Книга Суть доказательств, страница 48 – Патрисия Корнуэлл

Хант говорил медленно, неуверенно, запинаясь, а мне хотелось спросить, волны какого цвета исходят от меня. Серо-голубой, цвет холодной, твердой стали? Может быть, с ярко-красным отливом, потому что мне тревожно и я напряжена до предела? Приказать ему уйти? Выгнать? Позвонить в полицию? Невероятным было уже то, что он сидел в моем доме, а я ничего не предпринимала. Наверное, сыграли роль откровенная беспардонность с его стороны и неуемное любопытство с моей.

— Мистер Хант…

— Пожалуйста, называйте меня Эл.

— Хорошо, Эл. Зачем вы пришли? Что хотите рассказать? Если у вас есть какая-то информация, поговорите об этом с лейтенантом Марино.

Хант залился краской. Он опустил голову и принялся рассматривать сложенные на коленях руки.

— То, что я хочу рассказать, не попадает в категорию информации для полиции. Я подумал, что вы поймете меня лучше.

— Почему вы так подумали? Вы же не знаете меня.

— Вы позаботились о Берилл. После смерти. Женщины, как правило, более интуитивны и более сострадательны, чем мужчины.

Может быть, все и впрямь объяснялось вот так просто. Может быть, Хант пришел ко мне с надеждой, что я не унижу, не оскорблю его. Он смотрел на меня умоляюще, глазами раненого зверя, в которых уже металась тень паники.

— С вами когда-нибудь бывало так, что вы знали что-то наверняка, не имея ни малейших доказательств в поддержку этой веры?

— Я не ясновидящая, если вы имеете в виду именно это.

— Но у вас же было такое чувство, да? — Он смотрел на меня почти с отчаянием. — Вы же понимаете, о чем я спрашиваю, да?

— Да. Думаю, что понимаю, Эл.

Он облегченно вздохнул.

— Я знаю кое-что, доктор Скарпетта. Знаю, кто убил Берилл.

Я промолчала.

— Знаю его. Знаю, что он думает, что чувствует, почему это сделал. Если я расскажу вам все, пообещайте, что не побежите сразу в полицию, а сначала взвешенно и тщательно все обдумаете. Полицейские… они не поймут. Вы меня понимаете, доктор Скарпетта?

— Обещаю вам, Эл, что обдумаю все, сказанное вами, самым тщательным образом.

Гость подался вперед. Глаза его на бледном, как у портретов Эль Греко, лице вспыхнули. Я инстинктивно сжала ребристую рукоятку револьвера.

— Полиция меня не поймет. Они просто не способны понять. Например, почему я бросил психологию. У меня ведь степень магистра. И что? Я работал санитаром, а теперь работаю на автомойке. Вы же не думаете, что они поймут, почему это произошло?

Я молчала.

— В детстве я мечтал стать психологом, социальным работником, может быть, даже психиатром. У меня это получилось само собой, без всяких усилий. Я должен был пойти в этом направлении. Туда, куда подсказывал мой талант.

— Но выбрали другой путь. Почему?

Он отвел глаза.

— Потому что тот путь стал бы для меня гибельным. То, что во мне есть… то, что со мной случается… я не могу это контролировать. Я так проникаюсь проблемами других, что моя собственная личность, человек, который и есть я, теряется, задыхается, исчезает. Я понял это только тогда, когда попал в психиатрическое заведение. Для невменяемых преступников. Это… это было частью моей работы… дипломной работы. — Хант как будто забыл, зачем пришел. Его уносило в сторону. — Никогда этого не забуду. Фрэнки. У Фрэнки была параноидная шизофрения. Он насмерть забил свою мать. Поленом. Я знал Фрэнки. Я прошел с ним через всю его жизнь. До того зимнего дня.

Я сказал: «Фрэнки, Фрэнки, что на тебя нашло? Ты помнишь, что чувствовал, что видел, когда это случилось?»

Он рассказал, что сидел на стуле перед камином, смотрел, как гаснет огонь, и вот тогда они заговорили сами. Стали ему нашептывать. Они говорили ему страшные вещи. Насмехались над ним. Потом в комнату вошла его мать. Она посмотрела на него, и он вдруг увидел это в ее глазах. Голоса так кричали, что он уже не мог думать, а потом… Потом он очнулся, мокрый, липкий, и у нее… У нее не было лица. А голоса все шептали. После того я долго не мог уснуть. Стоило закрыть глаза, как я видел Фрэнки… плачущего, перепачканного кровью матери. Я понял его. Понял, что он сделал. И каждый раз, когда кто-то рассказывал мне свою историю, со мной происходило то же самое.

Я сидела спокойно, отключив воображение, войдя в роль врача, клинициста, отгороженного от пациента белым халатом.

— А у вас, Эл, когда-нибудь возникало желание кого-то убить?

— Такое бывает с каждым, — ответил он, когда наши взгляды встретились.

— С каждым? Вы уверены? Вы действительно так думаете?

— Да. Это есть в каждом из нас. Абсолютно в каждом.

— И кого же вам хотелось убить?

— У меня нет пистолета, нет вообще ничего… э… опасного. Потому что я не хочу поддаваться импульсу. Стоит лишь представить, как вы что-то делаете, соотнести себя с механизмом действия, и все. Дверь треснула. Это может случиться. Все мерзости, все те отвратительные злодейства, что происходят в мире, начинаются с мысли. Все рождается в голове. Мы не плохие и не хорошие. — Голос его дрожал. — Даже те, кого считают сумасшедшими, делают то, что делают, не просто так, а по тем или иным причинам.

— И какая же причина стояла за тем, что случилось с Берилл Мэдисон?

Я знала, что мне нужно и как достичь цели. Я мыслила ясно и последовательно. Но приходилось напрячь все силы, чтобы блокировать лезущие в голову картины: черные пятна на стенах, колотые раны на груди, аккуратно расставленные на полке книги, терпеливо ждущие, когда их прочитают.

— Тот, кто это сделал, любил ее.

— Вам не кажется, что он выбрал довольно жестокий способ доказать свою любовь?

— Любовь бывает жестокой.

— Вы любили Берилл?

— Мы были с ней очень похожи.

— Чем?

— Тем, что не попадали в общий ритм. — Он снова опустил голову. — Одинокие, восприимчивые, непонятые. Вот почему она отдалилась от людей, стала такой настороженной, никого к себе не подпускала. Я ничего о ней не знаю… то есть… я хочу сказать, что мне никто о ней не рассказывал. Но я чувствовал, что в ней это есть. Чувствовал очень остро. Она ценила себя, понимала, кто она такая и чего стоит. Но цена, которую ей пришлось заплатить за то, чтобы быть другой, оказалась слишком высокой. И ее это злило. Оскорбляло. Что случилось, я не знаю. Что-то обидело ее. Ранило. И рана не зажила. Этим она и была мне дорога. Мне хотелось протянуть ей руку, помочь, потому что я знал, что смог бы ее понять.

— Почему же не помогли? Почему не протянули руку?

— Так сложилось. Обстоятельства… Может быть, если бы я встретил ее в каком-то другом месте…

— Расскажите мне о том, кто сделал это с ней. Как вы думаете, он мог бы помочь ей, протянуть руку, если бы обстоятельства сложились иначе?