
Онлайн книга «Гибель веры»
— Как ты узнал, что я вернулся, Гвидо? — Откуда? — Из Англии. У меня была выставка в Лондоне, приехал только вчера днем. Собирался тебе сегодня звонить. — Насчет чего? — Брунетти, слишком заинтересованный, не стал размениваться на вежливые вопросы о выставке Леле и о ее успехе. — Кажется, Фабио Мессини — любитель дам. — В отличие от тех из нас, кто таковыми не являются, да, Леле? Художник, чья далеко в этом смысле не безупречная со времен его юности репутация была хорошо известна в городе, — засмеялся в ответ. — Нет, я имею в виду — любит компанию молодых женщин и готов за это платить. И похоже, у него их две. — Две? — Две. Одна — здесь, в городе, в квартире, за которую он платит, четырехкомнатная, около Сан-Марко, другая — на Лидо. Обе не работают, но обе очень хорошо одеваются. — Он единственный? — Единственный, который… что?… — Их посещает. — Комиссар употребил эвфемизм. — Гм, не догадался об этом спросить. — В голосе Леле прозвучало сожаление об упущенном. — Говорят, обе очень красивые. — Да ну? И кто это говорит? — Друзья, — неопределенно отвечал Леле. — И что еще они говорят? — Что он посещает каждую два-три раза в неделю. — Сколько ему лет, ты сказал? — Я не говорил, но он моего возраста. — Ну и ну. — Брунетти произнес это без всякого выражения, потом замолчал. — А эти твои друзья случайно ничего не говорили о доме престарелых? — Домах, — поправил его Леле. — И много их? — Похоже, сейчас пять: один — здесь и четыре — на континенте. После долгой паузы Леле наконец не выдержал: — Гвидо, ты еще здесь? — Да-да, Леле. — Комиссар еще чуточку подумал. — Твои друзья еще что-нибудь знают о домах престарелых? — Нет, только, что в них во всех работает один и тот же религиозный орден. — Сестры Святого Креста? — назвал он орден, который управлял домом престарелых, где находилась его мать, и в котором больше не состояла Мария Теста. — Да, во всех пяти. — Как же он ими владеет? — Я этого не говорил. Не знаю, владеет ли ими орден на самом деле или только управляет. Но правит всеми. — Понятно. — Брунетти уже планировал в уме, что предпринять дальше. — Спасибо, Леле. Они больше ничего не говорили? — Нет, — сухо откликнулся Леле. — Могу ли я как-то иначе быть полезен, комиссар? — Леле, я не хотел быть грубым. Извини, ты меня знаешь. Леле знал Брунетти с рождения, — понял, конечно. — Забудь, Гвидо. Заходи как-нибудь, ладно? Брунетти обещал — обязательно, тепло попрощался, положил трубку, тут же забыл про обещание, опять снял ее, попросил полицейского оператора найти номер и соединить его с casa di cura Сан-Леонардо, где-то за Оспедале-Чивиле. Через несколько минут он говорил с секретарем доктора Мессини, директора дома престарелых, назначил встречу на сегодня в четыре, чтобы обсудить перевод своей матери, Регины Брунетти, в этот филиал. Глава 11
Район вокруг больницы Джустиниани находился недалеко от дома Брунетти географически, но он был не слишком хорошо с ним знаком, — несомненно, потому, что располагался как раз между его домом и теми частями города, куда у него обычно появлялись причины ходить. Он оказывался там, только когда приходилось отправляться на Джудекка, или в воскресенье: изредка ходили с Паолой на Дзаттере посидеть на солнышке в плавучем кафе и почитать газеты. То, что он знал об этом районе, состояло столь же из легенд, сколько из фактов, как почти вся информация, которой располагали и он, и его сограждане-венецианцы о своем городе. Вон за той стеной — сад бывшей кинозвезды, которая теперь замужем за промышленником из Турина. А за этой был дом последнего из рода Конрадини, по слухам, не выходившего из дома двадцать лет. Там — дверь, ведущая к дому последней Доны Сальва: эту даму видели только на премьерах опер, всегда в королевской ложе и всегда в красном. Он относился к этим стенам и дверям, как дети — к героям мультиков и телесериалов, узнавал их, и, подобно этим персонажам, дома и палаццо говорили ему о молодости и о другом видении мира. Как дети перерастают кривляния Тополино [23] или Браччо ди Ферро и начинают видеть за ними иллюзию, так он за годы службы в полиции осознал темные стороны реальности, притаившейся за стенами его юности. Та самая кинозвезда пила, а промышленника из Турина дважды арестовывали за то, что он ее бил. Последний из рода Конрадини и впрямь не выходил из дому двадцать лет, — его держали за толстой стеной, где наверху воткнуто битое стекло, под присмотром троих слуг, не разуверявших его в том, что Муссолини и Гитлер до сих пор у власти и только это спасает мир от жидов. Что касается Доны Сальва, трудно представить, что она посещает оперу в трепетной надежде впитать вибрации, возбуждаемые материнским духом, — мать ее умерла в этой ложе шестьдесят лет назад. Дом престарелых тоже стоял за стеной — высокой. Название на бронзовой табличке, тут же часы посещения: с девяти до одиннадцати утра ежедневно. Позвонив в колокольчик, Брунетти отступил на несколько шагов, но так и не разглядел стекла, вставленного в верх стены. Вряд ли кто-нибудь из обитателей этого дома имел силы забраться на эту стену, стекло там или не стекло, напомнил он себе, а украсть у этих стариков, с их не слишком твердым умом, нечего, разве что жизнь. Дверь открыла монахиня в белом облачении, едва доходящая ему до плеча. Он инстинктивно нагнулся, когда говорил с ней: — Добрый день, сестра. У меня назначена встреча с доктором Мессини. Она поглядела на него озадаченно: — Но доктор бывает здесь только по понедельникам. — Сегодня утром я разговаривал с его секретарем, — объяснил он, — и мне сказали, что я могу прийти к четырем часам, чтобы обсудить перевод сюда моей матери. — И глянул на часы, не желая демонстрировать ей свое неудовольствие. Секретарь точно указал время встречи, так почему же никого не найти? Монахиня улыбнулась, и только теперь Брунетти увидел — она совсем молодая. — О, тогда это у вас встреча с Dottoressa Альберта, заместителем директора. — Возможно, — дружелюбно согласился Брунетти. Она отступила и пропустила Брунетти — дверь вела в большой квадратный двор с крытым колодцем в середине: здесь нашли ранний приют розы, уже все в крупных бутонах, и темная сирень, цветущая в углу, он сразу почувствовал ее дивный аромат. |