Онлайн книга «Шериф»
|
— Молись, ублюдок! — сказал Баженов. — Мне интересно, что ты Ему скажешь. «Господи, прости, ибо я немножко согрешил сегодня. Позавчера я имел дурные мысли, вчера я солгал, а сегодня — изнасиловал и повесил маленькую девочку, которой было всего десять лет»? Так? Ты это Ему скажешь? — Еще интересней, что Он мне ответит, — неожиданно сказал Микки. — «Приди в мои объятия, возлюбленный сын мой, ибо все мы грешны»? Ведь так обычно говорит ваш Бог? Он же всех любит? С чего бы ему любить меня меньше, чем эту малышку, которая в пятнадцать лет стала бы вокзальной проституткой в Ковеле, а в семнадцать — давала бы всем за стакан портвейна? Может, я оказал ей неоценимую услугу — благодаря мне она вошла в царство Божие безгрешной. Говорят, для безгрешных там другие расценки и к тому же — большие сезонные скидки… Баженова поразила его… Наглость? Цинизм? Или, может, его поразило, как созвучны оказались эти слова с его собственными мыслями? Он испугался, поэтому голос его немного дрожал: — Я знаю одно: для тебя скидок не будет, мразь! «А для тебя? А для тебя? А — ДЛЯ ТЕБЯ?» Эта фраза повторялась в его голове, словно тупая игла никак не могла соскочить с дорожки запиленной пластинки. Баженов провел рукой по лицу, но фраза звучала в его голове все громче и громче. «Это потому, что я еще немного участковый! Ничего, уже недолго…» «А для тебя?» — повторялось на все лады. Баженов явственно слышал чей-то ехидный смех, пронзительный и режущий, как коса. Он почувствовал, как на спине выступил холодный пот. «Я просто пытаюсь его остановить! Я должен его остановить!» — оправдывался участковый. — Какого цвета у него мозги? — вкрадчиво спрашивал Шериф. «Око за око, зуб за зуб…» — лепетал участковый. «Давайте вздернем этого парня, пусть спляшет с пеньковым галстуком на шее!» — веселился Шериф. «И аз воздам…» — приплел последний довод участковый. «У нас здесь сапоги стоят дороже, чем твоя шкура!» — рубил последнюю надежду Шериф. Оглушительный выстрел, от которого заложило уши. Точнее, так: сначала — сильная отдача в плечо, а потом — оглушительный выстрел, от которого заложило уши. А еще точнее — слова, сказанные тихим зловещим шепотом: — Я вернусь… А потом — сильная отдача в плечо и оглушительный выстрел, от которого заложило уши. * * * — Вы выстрелили в него? — утверждающе сказал Пинт. Шериф кивнул. Они надолго замолчали. Затем Пинт с наигранной беспечностью вздохнул, потянулся, будто только что встал с постели, и преувеличенно бодрым голосом сказал: — Ну и… хрен с ним. Он заслужил. Шериф опять кивнул. Была еще какая-то мысль. Она промелькнула в голове Оскара и вдруг ярко вспыхнула, как одинокое дерево, в которое попала молния.. — Постойте, Шериф… Вы сказали, что в ту ночь побывали у заброшенной штольни еще дважды. Так? Значит, вы ЕЩЕ РАЗ туда возвращались? Зачем? Баженов повернулся к Пинту. В глазах его стояли слезы. Именно это напугало Пинта больше всего: не шерифская проверка в лесу, не встреча с БЕЛОЙ ТЕНЬЮ и не три трупа за один вечер, — а слезы в глазах у Шерифа. Выходит, дело и впрямь было ни к черту. Такие мужики, как Баженов, не гнутся, они ломаются— пополам и с громким треском. Раз и навсегда. Пинт слышал этот треск, он становился все громче и громче. — Да, док… Я выстрелил в него. Я не говорю, что убил его. Потому что это было бы неправдой. Я не говорю, что выпустил ему мозги, потому что это тоже неправда. Но все равно — я переступил черту. Я выстрелил ему в голову. Из обоих стволов. И головы не стало. Осталась только шея — противным тонким стебельком, торчащим из плеч. Он повалился и упал навзничь. И остался лежать неподвижно. И тогда я вспомнил его слова: «Где конец? И где начало? Нам не дано узнать, ибо грядущее скрыто во мраке. Непроглядном мраке вечной ночи». И она, похоже, наступает. И я не знаю, как ее остановить. * * * Из того обрубка с неровными острыми краями, который когда-то был шеей, пульсируя, вытекала черная густая слизь. Она светилась в темноте бледным зеленоватым светом. Баженов присмотрелся: тело Микки стало опадать. Оно опадало все больше и больше, как дырявый надувной матрас, по мере того, как из него вытекала черная слизь с противным гнилостным запахом. Баженов сделал шаг назад, оступился и упал. Он подтянул к себе бесполезное ружье: всего два патрона, больше у него не было. И даже если бы были? В кого бы он стрелял? Отталкиваясь пятками, он прополз несколько метров на заднице. Брюки стали мокрыми от вечерней росы. Ему казалось, что слизь сейчас развернется и потечет прямо на него, подбираясь к ногам. Он быстро вскочил и отбежал на другой конец поляны. Слизь лениво переливалась в лунном свете. Медленно, будто нехотя. Баженов протер глаза, желая убедиться, что все это ему не приснилось. Деревья, растущие по краю поляны, тихо шелестели. Трава серебрилась в лунном свете. От земли тянуло сыростью и прохладой. На небе, начинавшем помаленьку светлеть, мерцали звезды. Но ведь все это могло быть и во сне. Одно убеждало его в том, что он не спит. Запах. Сколько ни пытался вспомнить свои сны Баженов, он не мог вспомнить в них запаха. Сны его были яркими, иногда веселыми, иногда — страшными, но они были лишены запаха. А сейчас… Густое зловоние, расползающееся по поляне, заставило его понять, что это не сон. Нет. Вовсе не сон. Он подхватил ружье и бросился бежать. * * * — И тогда я пошел к Тамбовцеву. Он был самым дельным мужиком в Горной Долине. Да что был? Он и сейчас… — Шериф замолчал. Желтые от никотина пальцы выбивали нервную дробь на большом руле. — Он и сейчас… Только жизнь его изрядно потрепала… Сначала он не хотел никуда идти, потому что был занят. С Лизой… Ну, ты понимаешь. Он не хотел, чтобы мать… — Баженов уставился в окно машины. Внезапно он резко обернулся к Пинту: — Но я не мог, док… Я не мог вынести это в одиночку. Я бы не выдержал. Эта картина до сих пор не дает мне покоя: черная светящаяся слизь, вытекающая из обрубка между плеч… Пинт молчал, не зная, что сказать. Да и кто нашел бы нужные слова в такой ситуации? Он мог бы собрать целый консилиум из светил психиатрии и взглянуть на их вытянутые от удивления лица. Интересно, какой диагноз поставили бы они Шерифу? Параноидальный бред? Мания преследования? Шизофрения? А что бы они сказали, проведи они один только день в Горной Долине? Сегодняшний день — ДЕВЯТНАДЦАТОЕ АВГУСТА? Скорее всего, они бы сами расселись по палатам с прочными дверями и решетками на окнах, накинули бы на себя смирительные рубашки и попросили потуже привязать их к кроватям. Потому что ни в одном учебнике не описан подобный случай. И вряд ли будет описан. Вряд ли. |