Онлайн книга «Падение «Вавилона»»
|
— Ефрейтор Харитонов! — Я-аа! — разнесся рык, потрясший стены казармы. Лицо старшины помрачнело, хотя и осталось бесстрастным. — Рядовой Голубкин! — Йа-яяя… — пронесся томный выдох. Старшина Шпак медленно отвел взор от списка, переместив его на рядового Голубкина, стоящего напротив. Голубкин — широкоплечий двухметрового роста богатырь, бочонком выпятив грудную клетку и дурашливо откинув голову назад, невинными глазами встретил оловянный взгляд старшины, милейше при том улыбаясь. Бобрик его блондинистых волос совершал странные движения, то наползая на лоб, то отодвигаясь к затылку. — Рядовой Голубкин, выйти из строя, — скучно произнес Шпак. Сотрясая сапогами сорок седьмого размера крашеный суриком настил казарменного пола, солдат шагнул вперед, круто развернувшись лицом к хихикающей роте. Лик его не утратил благостного выражения, как и бобрик — противоестественных перемещений по сфере крепкого черепа. — За шевеление волосами в строю, — произнес старшина, отделяя слово от слова, — и ушами… объявляю два наряда вне очереди… Встать в строй! — За что?! — Встать в строй! — Ну, волк, сука… — Сержант э… Подкопаев. — Я, — откликнулся я бесцветно. — Рота — смирно! — вяло приказал старшина. Добавил упавшим голосом: — Отбой… Полетели на табуреты гимнастерки, ремни и галифе, заскрипели пружины узких коек-нар под солдатскими телами, и я тоже присел на край железной рамы своего личного казарменного ложа, стягивая сапог, но тут заметил, что «отбивались» в основном солдатики молоденькие, а старослужащие и сержанты разбрелись кто куда, причем, одному из младших командиров, облачившемуся в спортивный костюм и кроссовки, Шпак, уходя из казармы, заметил: — Самовольная отлучка в гражданской форме внешней одежды, предусматривает, товарищ… — Сладких казачек и стакан самогона, — донесся беспечный ответ. — Вынужден писать докладную, — мрачно продолжил старшина. — Не делай мозги, кусок, к разводу буду, как штык! — пообещал обладатель спортивной одежды и двинулся, насвистывая, к выходу из казармы, попутно пнув ногой в зад узбека-дневального, склоненного над ведром с грязной водой, где кисла половая тряпка. Опрокинув ведро, дневальный растянулся в мутной луже, затем, поднявшись, небрежно отряхнул рукавом с одежды влагу и, даже не поглядев в сторону невозмутимо удаляющегося «спортсмена», надел тряпку на швабру, принявшись за уборку. В каждом его движении сквозило покорное коровье безразличие. — Вот так салабонов и воспитывают! — донеслось до меня, и тут же рядом на койку опустился ефрейтор Харитонов, поерзал на пружинах и, зевнув, поинтересовался: — Насчет выставить старшим литр-другой не против, салажонок? — Против, — сказал я, причем ответ поневоле прозвучал категорически и неприязненно. Ну что поделаешь, коли органически не выношу хамья… — А чего? Поистратился? — Харитонов раскинулся на койке, марая край простыни грязными каблуками сапог. Он меня уже всерьез начал доставать, этот ефрейтор. — Встань, — сказал я миролюбиво. — Чего? — Встать, ефрейтор Харитонов! — Я старался выдержать крайне любезную, даже доверительную интонацию. — Че-его?! — раскатисто погнал он крик из пропитого горла. Каким-то чисто механическим движением я резко дернул матрац на себя. — С-сука… — со сдавленном удивлением молвил Харитонов, брякнувшись в проем между койками. Впрочем, он тут же упруго поднялся, уставившись на меня с немым изумлением. — Сержантик-то с норовом, — заметили из погруженного в темноту угла казармы, окутанного табачным дымом. — Молодой, а борзый, — согласился Харитонов усмешливо. — Ну— к, выйдем, сучонок, — предложил надменно, кивнув в сторону коридора. Ох, не хотелось мне мордобития, хотя в данном вопросе смело могу назвать себя специалистом многоопытным, получавшим в голову и в корпус столько раз, что страх перед болью и увечьями был из меня выбит еще в нежном юношеском возрасте, когда начал я заниматься кикбоксингом в родимых московских Лужниках… — У тебя, сучонок, что, слух пропал? Нет, похоже, словами тут ситуацию не разрешить… — Это ты мне? — спросил я, разглядывая внимательно ногти на левой руке и превосходно зная, что взгляд противника также на моей левой руке и сосредоточен. А зря, между прочим. — Тебе, тебе… — Так. То есть, сучонок, это я, значит… — Значит. — Странно… — Я и в самом деле недоумевал. — Пришел человек в казарму, расстелил простыни, решил поспать, вдруг откуда ни возьмись является какая-то мразь, заваливается прямо в сапогах на кровать, выражается невежливо… А почему? Видимо, не учили мразь приличным манерам. И уже поздно учить. Но проучить никогда не поздно, думаю. Взгляда от своей левой кисти я по-прежнему не отрывал, в то время как рукой правой, совершил движение в сторону физиономии ефрейтора, плотно зажав его переносицу суставами указательного и среднего пальцев. — Ссс-волочь… — прохрипел Харитонов, безуспешно пытаясь от своего носа мою руку оторвать и испытывая — это я знал наверняка — пронзительную боль и страх от того, что носовая кость вот-вот треснет. — Пусс-ти… Скрипнули пружины нескольких коек. Наматывая ремни на пальцы, ко мне неторопливо двинулись несколько рослых фигур в белом солдатском исподнем, что, в общем-то, меня не смутило. Ситуация была ординарной, многократно отработанной, и развитию ее способен был помешать только какой-либо псих, пыл которого я был готов остудить ударом ноги либо в пах, либо с растяжкой в подбородок, что смотрится со стороны довольно-таки эффектно и резко уровень агрессивности нападающих снижает. — Всем стоять! — мельком обернувшись на белые пятна нательных рубах, процедил я. — Иначе сломаю ему нос. Ну! Фигуры в нерешительности замерли, поигрывая латунными бляхами. — Пусс-ти… — шипел, пуская слюну, Харитонов. — Отпущу, — сказал я. — Но сначала, давай-ка, попросим прощения. — Аааа… — Видишь, первую букву алфавита мы изучили. Будем разучивать другие буквы или уже знаешь, как построить фразу? Я не изгалялся над ефрейтором, нет. Просто знал, что в настоящий момент чувство активной солидарности, владеющее его соратниками, постепенно подменяется всевозрастающим любопытством пассивных наблюдателей. — Извиняюсь, блядь… — Чего?.. — Аааа… Я нечаянно, че ты, в натуре, бэ-э-э… Извиняюсь, сказал же! — И обещай, что больше такого не повторится. |