Книга У штрафников не бывает могил, страница 14 – Владимир Першанин

Бомбежками нас сильно не донимали. Хотя истребители появлялись.

Вроде тишина, а затем на бреющем полете со стороны солнца выныривала пара «мессершмиттов». Подбирались на малом газу. Затем, увеличив скорость, сбрасывали с десяток мелких бомб, делали второй заход и обстреливали траншеи. Две автоматические пушки и два пулемета выстилали целую борозду, доставали ребят прямо на дне траншеи.

Вести с ними поединки было бесполезно. Скорость — шестьсот километров, грохот пушек над головой. И вообще я в эти истории про сбитые из «дегтярей» и винтовок самолеты верю мало. При мне ни разу не сбивали. От этой напасти нас могли спасти только родные «соколы», которых практически мы не видели. Выставляли специальных наблюдателей, и это помогало вовремя нырнуть в укрытие. Кстати, село они не бомбили. Вроде берегли избы для себя, рассчитывали на успех наступления.

По вечерам собирались небольшой компанией: лейтенант Антоха Чепелев, мой помкомвзвода Пинчук Никита, сержанты Завада и Зиновий Марков. Ужинали вместе, пили самогон, если удавалось достать. Кормили нас по тыловой норме: в основном варево из капусты и перловки, заправленное жиром неизвестного происхождения. Про хлеб лучше не упоминать: вязкий, с шелухой.

А ведь солдату много чего полагалось. Но тема питания и в кино, и в книгах чаще всего уходила на задний план. Ничего, переживем, главное — фрица одолеть! Я запрещал солдатам есть павшую конину, но на маленьких костерках упорно варили вонючее мясо. С голодухи его порой наедались так, что люди целыми днями не вылезали из кустов. Мы такие штуки скрывали. Не хватало, чтобы наложили карантин. От недостатка витаминов у некоторых началась куриная слепота, в сумерках ничего не видели.

Никита Пинчук проявил инициативу. Собрал несколько бойцов, принесли откуда-то квашеной капусты, мелкой сморщенной редьки, свеклы, делали отвар из хвои. Это ли, что другое помогло, куриная слепота прошла.

Жизнь продолжалась, несмотря на все неурядицы. Главное — живы, пока в тылу, в атаку ходить не надо, а к голодухе мы все привыкшие были. Один случай из того времени мне запомнился. Тимарь послал меня за какой-то бумажкой в штаб. Попал в обеденное время, никого не найду Дернул посильнее ручку двери, где писаря заседали. Стал объяснять, что мне нужно. Глянул на стол и осекся.

Давно я такой еды не видел: огромная дымящаяся сковорода с жареной картошкой, крупно нарезанное сало, банка с американской колбасой, и бутылка стоит. Писарьки, помоложе, растерялись, а старший сержант, как ни в чем не бывало, оттеснил меня к двери. Вежливо объяснил, что начальника строевой части на месте нет, а если мне начштаба нужен, то он в соседнем доме.

— Жрете? — только и нашелся я, что сказать. — Ну-ну… нормально устроились.

— Как смогли, — развел руками старший сержант с медалью «За боевые заслуги». Крепко прижился ушлый мужик при штабе. Мы, «ваньки взводные», для него никем были. Столько их гибло, что писаря только похоронки успевали заполнять да новых взводных оформлять.

— Если есть хотите, товарищ лейтенант, присоединяйтесь к нам.

Приглашали меня с отменно вежливым нахальством. Да пусть я неделю крошки во рту бы не держал, и тогда бы не сел за один стол с упитанной писарской братией. Молчание затягивалось, кто-то звякнул кружкой, другой хихикнул. Я понял, если молча уйду, долго будут мне в спину смеяться.

— Вас сколько тут, четверо? Из комендантского взвода я двоих подобрал, еще одного из строевой части обещали.

Писаря насторожились. Их частенько подковыривали насчет перевода в полевые роты, они к этому привыкли. Но старший хорошо знал мой послужной список и то, что я долго преподавал в училище.

— Для чего мы-то понадобились? Своих дел хватает.

— Топографы в ротах вводятся, — брякнул я первое пришедшее на ум. — Схемы там разные чертить. Грамотных людей не хватает.

— Какие из нас топографы? — улыбаясь, развел руками старший сержант. — Да вы присаживайтесь, товарищ лейтенант. Сто граммов с мороза не помешают.

Я ничего не ответил, еще раз оглядел насторожившуюся компанию и захлопнул дверь. Когда шел назад, думал со злорадством. Ну, хоть на день-другой я вам настроение испортил. Будете канаться, кому в окопы перебираться. Там ворованными тушенкой и салом не слишком разживешься.

Вернулся к себе, а Зиновий и Завада, несмотря на запрет, вываривают в чугунке конину. Обругал их, оба стали божиться, что мясцо свежее.

— Свежее! — буркнул я, но вмешиваться не стал. Голодают ребята.

А от «свежего мясца» воняло если не тухлятиной, то близко к этому. Чтобы сварить жилы да кости без грамма жира, требовалось часа три-четыре. Не выдержав вони, выскочил из землянки.

В тот день пришла почта, все жадно кинулись читать письма. Я получил сразу два письма. Мама и старшая сестра передавали многочисленные приветы от родни, а новостей мы и ждать не хотели. Потому что хороших новостей не было. Перечислила мама несколько имен моих дружков и соседей, на кого похоронки получили. Каждого хорошо знал. Не представлял, кто же из мужиков в селе после войны останется?

Относительно спокойная жизнь длилась недолго. Полк срочно подняли, и мы двинулись пешим маршем на передовую. Хотя окопы рыть не пришлось (сменили другую часть) и заняли свои места тихо, немцы наше появление, конечно, заметили. С утра открыли минометный обстрел. Боеприпасы имелись, и мы хорошо ответили.

Минометы заткнулись, но прилетели штук восемь «юнкерсов» в сопровождении истребителей. Перед этим в небе долго крутилась «рама», немецкий наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Цели он присмотрел заранее, и больше всего досталось нашей артиллерии. Получила свое и пехота.

Вечером закопали в братской могиле тридцать погибших бойцов. В санбат отправили своим ходом и на повозках еще человек семьдесят. Вот так, за сутки, роту как корова языком слизнула. Обиднее всего, что не видно было наших ястребков. Говорили, что аэродромы далеко, распутица.

А затем события стали сыпаться одно за другим. Километрах в четырех от нас вдруг обнаружили новую немецкую часть, уже зарывшуюся в траншеи. И, как докладывала разведка, тарахтела землеройная машина, удлиняя траншеи, а саперы ставили мины. Сверху стали решать, что делать. Дня два согласовывали, наблюдали, решили нанести удар.

Бой запомнился мне мерзкой погодой. С полночи лил дождь, затем похолодало, и пошел снег. Немцы подтянули гаубицы и, когда мы двинулись в наступление, открыли огонь издалека. Наши орудия били тоже неплохо, а мы шлепали по воде и мокрому снегу. Видимость была никудышная. Роту обогнали штук пять «тридцатьчетверок». Десант на броне превратился в сплошной снежный комок.

Метров за четыреста до вражеских траншей нас вынудили залечь. Возможно, танки где-то прорвались и ушли дальше, а на участке нашего батальона сильный пулеметный огонь не давал поднять головы. Потом посыпались мины. Пришлось отползать и отсиживаться в низине, наполненной снежной кашей. От холода трясло так, что некоторые стали подниматься, прыгать, толкать друг друга, чтобы согреться. Если бы мне кто-то сказал, что мы проведем здесь ночь, я не поверил. До того все окоченели, что не обращали внимания на пули, свистевшие над головами.