Книга Беда, страница 69 – Джесси Келлерман

Пятница, 3 декабря 2004

Отделение детской и юношеской психиатрии,

первая неделя практики

Программа надомного посещения — любимое детище медицинского департамента. Практиканты будут сопровождать врачей при посещении больных на дому, заботясь о том, чтобы тяжело больные, одинокие, забытые миром не позабыли о самих себе, о своих таблетках и диете. В психиатрическом отделении внедрением этой программы занимался Сулеймани, и утром в пятницу Джона отправился пешком вместе с ним и соцработником, которая занималась делом ДеШоны Барнсворт. Ослепительная улыбка Иветты Уилтерн ярко высвечивала усталые морщинки на ее тонкой коричневой коже.

— Уже три дня пытаюсь связаться с ее тетей. В это время ДеШона должна возвращаться из школы. Хотя, боюсь, ее и в этом году не отдали.

— И в этом — и в прошлом тоже? — уточнил Джона.

— Никогда не ходила.

Они шли на север. Из квартала в квартал местность деградировала, на смену индийским закусочным пришли дешевые высокохолестериновые забегаловки известной сети, вместо химчисток — ломбарды. В забитых канавах тает снег, кое-где видны отпечатки от пивных ящиков. Проехал фургон, подвеска гремит, вода из-под колес веером на тротуар. Они миновали квартал, где все заведения сплошь были погребальные конторы, и, свернув на восток к реке, столкнулись с пронзительным ветром. Над мертвыми стройками хлопал брезент.

Иветта заговорила:

— В этих местах я навещала подопечную в июне, в ту жарищу мусор недели две отсюда не вывозили.

Они пересекли двор, Иветта потянула на себя сломанную дверь подъезда.

Джона думал, что после гастроэнтерологии его никакой запах не проймет, — и ошибался. Моча, прокисший сыр готовых закусок, плесень телефонного справочника. Как будто его запихнули в портативный унитаз. Вспомнилось, как Эрих принюхивается к вину: вызывает ассоциации с фруктами и домашней птицей. Вонь в доме ДеШоны вызывала ассоциации с отчаянием и нищетой.

Капля из щели на потолке гвоздем впилась в шею. Джона потряс головой, словно отряхивающийся пес.

Сулеймани подал голос в ожидании лифта:

— Медленный.

— Он не звонит, — пояснила Иветта. — Смотреть надо, не то полчаса тут проторчишь.

— Можно пешком.

— Семнадцатый этаж.

Неисправимый оптимист Сулеймани ответил:

— Зарядка мне на пользу.

Джона вслух поинтересовался, как прошли похороны матери ДеШоны.

— Я спрошу у тети.

— Как ее зовут? — уточнил Сулеймани.

— Вероника Хатчинс, — прочла Иветта в блокноте на пружине. — Сестра матери ДеШоны. Трое своих детей, работает на Лексингтон в оптовом складе косметики. Я звонила ее боссу, но она не перезванивает.

— Нам точно откроют?

— Скоро выясним.

Приполз лифт, они набились в покрытую шрамами коробку с «деревянными» панелями, где вонь была еще гуще.

Коридор на пути к квартире 20N-1 запущенный, грязный. Коврики у дверей прижились с позапрошлого десятилетия. Под распределительным щитом банки с краской.

— Ремонт? — поинтересовался Сулеймани.

Про себя Джона решил, что эти банки могут означать что угодно.

Заставка дневного ток-шоу выла, заглушая дверной звонок.

— По крайней мере, на этой работе костяшки можно укрепить, — заметила Иветта, колотя согнутыми пальцами в дверь.

Открыла девушка лет шестнадцати, с глазами лани. Длинноногая, в обтягивающих джинсах и мохнатых желтых носках, которые так и ходили ходуном: девушка все время шевелила пальцами ног, нервный тик. К бедру она прижимала тощего, сморщенного младенца. За ее спиной темнела квартира.

— Да-а? — спросила девушка.

— Вероника Хатчинс дома? — заговорила Иветта.

— Нет. — Девушка перебросила свой груз на другое бедро, взметнулась в воздух скрюченная ручка.

— Мы из больницы Верхнего Манхэттена, — пояснил Сулеймани. — Заглянули узнать, как поживает ДеШона.

Девушка выпятила губу:

— Ее тут нет.

— Разрешите спросить, кем вы ей приходитесь.

— Разрешаю, спрашивайте.

Иветта улыбнулась:

— Вы — дочка Вероники?

Младенец захныкал, девушка шикнула на него.

— Да-а, и че?

— ДеШона ходила сегодня в школу? — осведомился Сулеймани.

Девушка только плечами пожала.

— Передадите это маме? — попросила Иветта.

Девушка смяла визитку и сунула ее в карман, где ненужная бумажка пролежит — подумал Джона — долго, долго.

— Вы из социальной службы? — спросила девушка. — У нас проблема.

Она развернулась и пошла в дом, видимо полагая, что все последуют за ней.

— Вот, смотрите.

Главным источником света в квартире служил телевизор, лил голубизну на пол, где валялось с десяток солдатиков — любым из них младенец может подавиться, — они как будто плыли между ножек двух пластмассовых стульев. В углу навалены выпотрошенные подушки. Периферическим зрением Джона поймал движение, словно шевельнулась сама темнота, — тараканы.

— Смотрите.

У порога кухни из-под пола просачивалась какая-то зеленоватая субстанция.

— Что это? — удивился Сулеймани.

Девушка взглядом ответила ему: А я почем знаю, на хрен?

— Давно это у вас? — спросила Иветта.

Девушка в задумчивости пожевала язык:

— С каждым днем прибывает.

— С управляющим говорили?

Девушка фыркнула.

Иветта сказала:

— Я позвоню в жилищный отдел.

— Оно живое, — заявила девушка. Развернувшись всем телом к гостям, она повторила: — Ведь живое, правда? — И громко заплакала.

Никто из них троих не знал, что делать. Джона поглядывал на Сулеймани, тот на Иветту, а Иветта ласково взяла девушку за руку и отвела в дальнюю комнату. Дверь за ними закрылась.

Джона так и стоял на пороге кухни, не ведая, куда себя девать, пересчитывая трещины на потолке. Сулеймани отошел к окну, выглянул сквозь подранные занавески. Затем посмотрел себе под ноги, на груду подушек, щелкнул неодобрительно языком. Обернув руку платком, пошарил среди подушек, вытащил маленькую, в разводах, стеклянную трубку с обгорелыми краями. Вздохнул, завернул свою добычу в платок и спрятал в карман.

С детской площадки открывался штрихованный и сумбурный вид на пересечение Рузвельтовского шоссе с Трибороу. Почти все оборудование порушено или украдено, уцелела только длинная перекладина качелей. Там и сидела ДеШона, жуя собственные волосы и тихо напевая. В тонкой джинсовой куртке и брючках на полтона темнее она как будто не ощущала холода. Не заметила и приближения взрослых, пока Сулеймани не предупредил ее свистом. Тогда девочка вскинула голову, и сосредоточенное выражение на ее лице сменилось скукой.