Онлайн книга «Марш обреченных»
|
– Знаешь… я ведь вам с Илюхой при встрече не все рассказал. Настораживаюсь: – Ты о чем? – О причинах развода с Машкой. «Фу-ух», – незаметно выдыхаю набранный в легкие воздух. Причина развода не могла повлиять на ход выполнения поставленной задачи. Но, видно, для товарища данная тема имела не последнее значение: привычная веселость с беззаботностью исчезли, взгляд наполнен тоской и отчаянием. В гарнизоне наши семьи жили по соседству, часто захаживали в гости друг к другу, и я не имею права отмахнуться, сказать: забудь, все равно в разводе. – Ну, рассказывай, если это не слишком большая тайна. – Да какая тайна, если о ее похождениях знал весь квартал! Скурвилась она, Аркаша, – потирая ладонью лоб, вздыхает Куценко. – По полной программе скурвилась, пока я по Америкам мыкался и лучшую долю для семьи искал. – Что значит «скурвилась»? – А то и значит. Водку-то я после возвращения не в одиночку глушил – с Машкиного согласия водил домой дружков. Она же и на стол собирала, и за выпивкой бегала, и наравне с нами пила. И на пьяные выходки ее глаза закрывал, лишь бы не скандалила… Он замолчал. Затянувшись в последний раз, зло швыряет окурок в сторону. – И что же за выходки? – А-а!.. Мужики приходят в гости, так она к каждому на шею кидается – точно всю жизнь знала и страсть как соскучилась. Те видят такое дело, и тоже с ней без церемоний: кто при встрече взасос целует – не оторвешь; кто во время пьянки обнимет; кто мимоходом по ляжке шлепнет. При мне-то, конечно, никто не усердствовал, но все равно неприятно. «Да, распустил ты ее, дружище! Представляю, чем все это закончилось». – Закончились эти попойки тем, что челюсть одному свернул, – словно угадывает мои мысли Борька. – Упорхнула она как-то на кухню – закуски настрогать, а я следом до ветру отправился. Иду, значит, по коридору в сортир, смотрю: жена у стола сало на деревяшке кромсает. При этом почему-то рожу к потолку подняла и глазки закатила. Ближе подрулил и обомлел: два корешка моих, что раньше покурить вышли, Машкину анатомию изучают. Один грудь щупает, второй халатик задрал и лапищу в трусы запускает. Ну, тут я и не выдержал! Качаю головой. Борька, конечно, в житейских вопросах умом не блистал, но и Машка – не подарок. – После устроенного мной мордобоя домашние попойки прекратились, – печально продолжает Куценко. – И начался другой кошмар – хоть святых выноси! С полгода от нее жизни не было – сплошные придирки, ссоры, скандалы… И вдруг разом все кончилось: подобрела, успокоилась. Но стала вечерами пропадать, а возвращалась среди ночи навеселе и какая-то… помятая, что ли, измученная. Спрашиваю: где была? Отвечает: у подруги сидела. Или у родственников (а их у нее целая прорва!) гостевала. Думал, черт с ней – нагуляется, перебесится, успокоится. Дочь ведь надо растить! На жилье нормальное зарабатывать! И все-таки однажды не выдержал – проследил, где она время проводит… Решаю перевести разговор на другое, чтоб не дошло до пикантных подробностей: – И как же решили с дочерью – неужели оставил с ней? – А что я мог сделать?! Просил судью не отдавать ее – вдруг заразит ребенка какой-нибудь гадостью! Судья (такая же сука!) ехидненько так спросила: «А у тебя имеются веские основания, чтоб отнимать у матери дочь?» Мать, называется! Промолчал, конечно, не стал про Машкины похождения рассказывать. Вот такая приключилась у нас история… Да уж. Поздновато ты, Борька, женился – добрые и работящие жены давно сняты с производства. Выуживаю из рюкзака заветную фляжку со спиртом (выпросил у Баркова, сославшись на давнюю традицию спецназа), наливаю немного в алюминиевую кружку, подаю товарищу: – Выпей. Тебе надо расслабиться и хорошенько поспать. Тот молча проглатывает спирт, утирает рукавом выступившие слезы, берет трясущимися пальцами предложенную сигарету. – Покури и постарайся заснуть. Сон и время лечат все. – А ты? – выдыхает он дым. Смотрю на часы. – Палыча пора менять. Не мучай себя сомнениями – ты поступил правильно. Как говаривал один мой знакомый: ежи – к ежам, а лисы – к лисам. Ложись, Боря, отдыхай… * * * Матвеев сидит чуть дальше от выбранной мной позиции – на краю кустарника, где редкая поросль едва прикрывала его суховатую фигуру. Присаживаюсь рядом: – Что-нибудь случилось? – Случиться – не случилось, но вроде как движок автомобильный где-то ноет. Не пойму… – приглушенно говорит он, прислушиваясь к ветру. Встаю в полный рост и осматриваю равнину, по которой топали на рассвете. Когда-то река прошлась здесь своим руслом, оставив многочисленные «шрамы»: плавные глубокие изгибы, почти пересохшие полукольца, мелкие болотца. Какие-то из этих естественных препятствий мы обходили; какие-то преодолевали напрямки, по колено увязая в черной стоячей воде. Нагретый воздух у земли струится вверх, размывая линию горизонта; выше этой трепетавшей полоски в голубоватой дымке виднеются горные пики Малого Кавказа… Я внимательно изучаю весь сектор и не вижу ничего подозрительного. «И Палычу пора отоспаться. В его возрасте такие нагрузки – не шутка». Тяну руку к «Винторезу». Однако тот, закинув винтовку на плечо, шепчет: – Ты, Аркаша, подежурь со своим «маузером», а я пойду прогуляюсь. – Здесь равнина, Серега, человека за пять верст видать. – Знаю. По старому руслу прошвырнусь, что от самой реки кружит. Там меня никто не приметит – отойду с километр, поглазею и вернусь… Учить старого охотника осторожности – только портить. «Пускай проветрится – хуже от того не станет, – думаю, глядя ему вслед. – Палыч у нас универсал: и за снайпера, и за криминалиста, и за начальника разведки, и за радиолокационную станцию. И даже воздух нюхает не хуже служебной собаки…» * * * Солнце палит со всей беспощадной дури. Нет, Азербайджан – это не горная Чечня и не Краснодарский край. Там все ж чуток повольготней, полегче организму. Даже посередине лета. А в здешней равнине – жуткое пекло! Снайпер пластается в приямке на склоне старого русла, бывшего когда-то берегом, и старается не замечать стекавшие по лицу капли пота. «Винтарь» лежит рядышком, готовый к стрельбе, но воевать Матвеев не намерен. Пока он просто наблюдает за тем, что происходит в трехстах метрах. Прошагав с километр по извилистому углублению, он заглядывает в многочисленные ответвления, в чудом сохранившиеся водоемы, соседствующие с пересохшим руслом. Чутко прислушивается, иногда поднимается по обрывистому склону и глазеет по сторонам. В полях перекликаются птицы, пахнет тухлой водой, пылью и сухой травой; ветерок стихает, отчего жара становится невыносимой… |