Онлайн книга «Масштабная операция»
|
Без особых приключений преодолев за это время около пятидесяти километров и оставив справа чеченское селение Итум-Кале, Торбин с Ясаевой вступили на территорию Ингушетии. Найдя приемлемое для ночлега место, остановились для последнего длительного привала. Продуктов оставалось немного больше, чем требовалось — девушка отложила на следующий, завершающий день пути, две банки консервов, полбуханки хлеба, сахар и чайную заварку. Из остального можно было устроить целый пир, что бывшая подопечная эмира Шахабова и решила заботливо сделать. Минут через сорок на «столе» источала мясной аромат тушенка, стояла открытая банка рыбных консервов, лежали три сваренных яйца, зелень, свежие огурцы, хлеб… Гроссмейстер по-прежнему не баловал спутницу разговорчивостью, односложно отвечая на ее вопросы или попросту игнорируя их. Да и она, по мере приближения к цели многодневного похода — железнодорожной станции города Назрань, все более замыкалась, порой не произнося ни слова за несколько часов… — Садись, все готово… — тихо пригласила Анжела, так и не зная, как с недавних пор следует величать инструктора рукопашного боя. Он уселся напротив и приступил к ужину. Вся трапеза прошла в безмолвии, лишь изредка прерываемом потрескиванием углей затухавшего костра, да криком невидимых лесных птиц. — Анжела… — вдруг сказал он тоном мягким и нерешительным. Успевшая отвыкнуть от его голоса девушка, вздрогнула… Он достал сигарету и не знал, как начать трудный разговор. Но через минуту все ж произнес то, что томило, не позволяя иной раз, выдерживать ее взгляда: — Я вот что хотел тебе давно сказать… Так уж получилось, что четыре года назад я тоже принимал участие в операции на окраине Урус-Мартана… Выложив главное, словно сбросив с плеч тяжкий груз, он поднял голову. Признание поразило ее — замерев, она ждала следующих фраз… — В общем… Одним словом, мне очень жаль… — неуверенно продолжал Станислав, теребя так и не подожженную сигарету. — Никогда не поверю в то, что кто-то из наших летчиков специально целил в мирных жителей. Это глупейшая случайность… Но ты… Я понимаю, как нелепо и, наверное, неуместно сейчас просить прощения за свершившееся тогда… Но все таки, прости, если сможешь. Долго и пристально она смотрела на него. Затем нежное выражение мелькнуло на лице, и девушка робким порывом коснулась кончиками пальцев его руки… Спали они по разные стороны от теплого кострища, уложив под головы свои полупустые ранцы. Оружие всегда находилось под рукой, а сон обоих был некрепок — и он и она мгновенно пробуждались от любого постороннего шороха. И в эту последнюю ночь путешествия девчонка устроилась меж неприметных бугорков, свернувшись калачиком и накрывшись большим махровым полотенцем, взятым с собою в лагерь еще из дома. Стас скинул форменную офицерскую куртку, аккуратно сложил ее и, оставшись в застиранной и старенькой — со времен «Шторма», пятнистой футболке, расположился в пяти шагах от попутчицы. В этот поздний вечер он долго о чем-то размышлял, глядя на яркие звезды и пуская в темное небо невидимый сигаретный дым… Очнувшись посреди ночи от чьего-то острожного прикосновения к щеке, спецназовец открыл глаза, и молниеносно схватил за руку человека, склонившегося над ним. Человек испуганно вскрикнул голосом Анжелы и без сил опустился рядом… — Почему ты не спишь? Что с тобой? — удивленно пробормотал Торбин, ослабляя недюжинное усилие ладони и осознавая, что ненароком чуть не сломал девушке предплечье. — Не знаю… — отвечала она. — Как-то нехорошо мне. Совсем нехорошо… — Мы ночуем в лесу последний раз. Потерпи, завтра купим тебе билет — поезд идет до Нальчика не дольше трех часов. — Я не об этом… Просто не понимаю, что со мной будет дальше. Никак и нигде не могу представить своего места… Он уловил в ее голосе боль и отчаяние. После неожиданно прерванного сна, глаза постепенно привыкли к темноте. Анжела сидела рядом, а Станислав продолжал держать ее руку и, удивительное дело, отнюдь не мертвой хваткой. Щека отчего-то сохраняла теплоту ее легкого, ласкового прикосновения… Уложив девушку рядом, он заботливо накрыл ее форменной курткой. Та уткнулась в его грудь и сказала, нарушая запрет называть имя из прошлой жизни: — Мне страшно, Сайдали… Такое впечатление, что кто-то украл мое будущее. — Глупый ребенок. Уж не о «карьере» ли смертницы ты жалеешь?.. Разве у «ремесленников» этой профессии есть будущее? Смерть десятков ни в чем неповинных людей; сотни искалеченных судеб; наконец, твоя собственная смерть… В отряде Шахабова будущее таких как ты исчислялось днями. А сегодня, вероятно, как раз и родилось твое будущее. Так что надо думать о начале новой и вполне нормальной жизни… — пытался подбодрить ее Гросс. — А ты смог бы поменять свою профессию? — вдруг тихо спросила она. Этот вопрос, заданный по детскому принципу «а ты…», поставил его в тупик. Торбин никогда не задумывался об этом, потому долго молчал, изыскивая упрощенную форму ответа… — Да, убивать — моя профессия, приобретал которую я вполне осознанно… — тяжело молвил он, наконец. — Однако ж это вовсе не означает, что лишать кого-то жизни мне нравится, или стрельба, производимая по живым мишеням, доставляет восторг. Война — это страшное зло и общее горе. И ты, и я, и множество других нормальных людей понимаем это, но раз уж война развязана и продолжается, значит, среди нас есть и ненормальные. Из-за них-то, Анжела, и происходят все мерзости: гибнут и страдают ни в чем неповинные; рушатся надежды; бедствуют народы и страна в целом… Ну, а раз так, то рано рассуждать: люблю ли я свою профессию иль ненавижу; поменяю иль нет. Кто-то же должен стоять на пути у зла… Напрасно он старался облечь свои мысли в простейшую форму — убеждения его были ясны, слова доходчивы. Она кивала, слушая его, а когда наставник замолчал, робко попросила: — Обними меня… Образ этого прижавшегося к нему милого создания, пока совсем не увязывался со свежими воспоминаниями о жесткой, упрямой и боевой девице, не щадящей в тренировочных боях соперников любого пола и без особых раздумий решившейся стать жертвенной самоубийцей. Для радикальных перемен в голове и сердце, видимо, требовалось время. Время и желание. Желание видеть в ней не курсанта учебно-партизанского соединения Ясаеву, а просто девушку Анжелу. Но в том-то и крылась маленькая препона. Этакая сущая безделица — полное отсутствие времени и желания. На протяжении последнего года все до одной мысли бывшего капитана уносились к далекому Санкт-Петербургу… Одинокая птица затеяла где-то неподалеку свою ночную песню. Затеяла, да не услышав ответа, умолкла. — Ты вся дрожишь. Тебе холодно? — спросил Станислав. — Да, очень… — прошептала девушка. Но вряд ли она замерзала в эту теплую ночь. Однако он сделал вид, что поверил. Поверил, будто мнимая ночная прохлада, а не их случайная и невинная близость явилась причиной озноба. Улыбнувшись, Стас погладил ее волосы, осторожно поцеловал в нежный висок и обнял правой рукой поверх куртки — так, чтобы, не взирая ни на что, она поскорее согрелась и уснула. |