Онлайн книга «Куплю чужое лицо»
|
– У нас сложности… Полиция преследует, уничтожают плантации, управление по борьбе с наркотиками совсем озверело. Вы там, в России, совсем не понимаете наших условий. – Что вы мне сказки рассказываете! У нас в одном месте война, а в другом – пир горой, взятки чиновникам официально даются, воруем и не морщимся, кто жадничает – тем сразу контрольные выстрелы в оба глаза… А вы тут распустились, ананасами зажрались… – О, вы такой эмоциональный, – миролюбиво заметил Лао. – Скажите, как поживает наш общий знакомый господин Сальман? – Убили его! – не задумываясь соврал я. – О-о! – выразил печаль Лао, хотя ему, как и мне, до фени был этот Сальман. – Буквально два дня назад я разговаривал с ним по телефону. – Это был его последний звонок. Как раз именно телефонный аппарат и заминировали. Киллер мог звонить с любого конца света: набираешь секретный код – направленный взрыв. Так и случилось – у него башку напрочь оторвало… – Но я тут ни при чем, – поспешно заявил Лао. Его подчиненные, пораженные до глубины души, молча слушали наш диалог. – А господин Розовский? – Выпал с двадцатого этажа неделю назад, – хладнокровно сообщил я. – Несчастный случай. Лао на всякий случай перестал спрашивать о далеких российских друзьях, перешел к финансовой стороне. – Как вы будете расплачиваться? – По старой схеме, – непринужденно ответил я. – То есть… – Ну что вы притворяетесь, Лао. Товар – деньги – товар. Опять-таки Карл Маркс. Лао позеленел. Явно он был не в ладах с основами капитализма. Недоучка чертов. Я решил-таки добить его: – Чувствуется, вы не учились в Сорбонне… – Мне нужна ясность и точность. Когда мы получим первую часть суммы? – Утром стулья – вечером деньги. Наконец Лао вышел из себя: – При чем здесь стулья? – А-а, это старая русская пословица… Тут, на мое счастье, зазвонил телефон. Лао буркнул «сорри», схватил трубку. В течение всего разговора брови у него поднимались все выше и выше. – Кто – Сальман?! Это вы, господин Сальман? Так вы, значит, живы?.. Как не встретили?! – прошептал он. – Он здесь, рядом… Я схватил пакет, рванул его, сыпнул порошок в узкие глаза «компаньонов», пружинисто вскочил, одновременно резко подняв и опрокинув на собеседников огромный стол. Походя, разбил телефонный аппарат о голову Лао и выскочил во двор. Там мне пришлось оттолкнуть охранника, привлеченного криками, перемахнуть через забор. Сумку пришлось оставить, но все деньги и документы были при мне. Я неплохо знал эту часть города, поэтому сразу пошел петлять проулками, пугая девиц легкого поведения и жуиров из Европы. Я кружил по красным улицам Паттайи, временами меня посещала полузабытая музыка «Led Zерреlin», доносящаяся из сияющего огнями кафе. Она навещала меня внезапно, будто из тумана, наваждением; они всегда были хитрецами, Робби Плант, который классически повизгивал, а его замечательный кореш Пэйдж в это время бегло шевелил пальцами по грифу. И мне это дико нравилось, несмотря на то, что я был очень далеко от России, тем более от Англии… Я вспомнил время, когда мы в красном уголке на улице Днестровской играли «Immigrant song», все проходящие мимо обыватели восклицали: какого черта так громко врубается эта заезженная песня? Они не понимали, что это мы так классно лабали. Они не знали, что, когда поют «Led Zерреlin», спокойно дети спят. * * * Память не подвела меня. На полудохлом мотоцикле, за спиной пацана-лихача, за двадцать батов я отправился на темные окраины. Здесь не полыхало рекламное веселье, тянулись долгие невзрачные дома, и люди думали не об отдыхе, а лишь о деньгах. Водитель рискованно петлял на поворотах, торопился вернуться в центр, как раз наступало время заработка. Я попросил остановиться за пару сотен метров от дома, где жила Паттайя. Город остался внизу, на фоне темной ямы моря возвышались расцвеченные огнями шпили и башни отелей и кемпингов; центр полыхал, будто сыпанули мириады раскаленных угольков. А здесь задувал ветер. Мне показалось, что за прошедший год ее дом еще больше обветшал, да и жила ли она здесь: ни огонька в окне, ни тени. Но чутье подсказало: здесь. Узнает ли она меня хотя бы по голосу? Если ждала и надеялась, то перемена внешности не самое важное для женщины, ведь небеспричинно эти существа любят ушами. В отличие от мужчины, который любит всем сразу… Я чувствовал себя маленьким и ничтожным в далеком краю под созвездием Южного Креста, на бедной окраине разгульного города с женским именем Паттайя… Бродячий прыщик, ползающий по маме-планете, микроскопический до пакости… Я осторожно постучал. За дверью послышался шорох. – Кто там? – спросила она по-тайски. – Это я, Володя, – поспешно ответил я по-английски, на языке нашего общения. Она слабо вскрикнула, над моей головой вспыхнула тусклая лампочка, дверь распахнулась. – Паттайя! – начал я, стремясь как можно скорей объяснить, почему я – это уже не совсем я. Но она отшатнулась, лицо ее исказил такой страх, как будто она увидела говорящий шлагбаум; такой я ее никогда не видел и не успел еще что-то ей сказать, как она проворно захлопнула дверь, жестко хрустнув замком. На два поворота. Я снова стал стучать, призывая ее выслушать меня, умолял, объяснял, что сделал пластическую операцию. Но, видно, мой голос тоже изменился после того, как хирург основательно поработал с моим носом. – Ты же писала мне письмо! – Уходите прочь! – крикнула она испуганно из-за двери. – Иначе я вызову полицию. Она еще назвала меня монстром и, кажется, колдуном. После этого мне только и оставалось, что убраться ко всем чертям. Единственный человек, которому я был нужен, захлопнул передо мной дверь. Изменив свое лицо, я убил прежнего Раевского. И фамилии не осталось. Я стал чужим для самого себя. Я стал никем. Так несправедливо никем… Гадкая глухая ночь. Пешком я пошел к морю, спотыкаясь в темноте. Пустырь был долгим и черным, как моя жизнь. Наконец он закончился еще более долгим забором. Пока обошел его, мне показалось, что я добрел до конца света. Но все же вышел к морю. Оно шелестело, облизывало пустынный песок, пыталось успокоить меня, несчастного. Одиночество – это абсолютное отсутствие проблем. Ведь проблемы создают люди. Я разделся и вошел в воду. Она была теплой, как суп. Я неторопливо зашлепал по волнам, радуясь единственно приятным ощущениям. Ночное купание волнует и рождает эротическое чувство. Я плыл очень долго, берег поблек, и огоньки выстроились на нем едва заметными бусинками. Если б я утонул, моя жалкая смерть никого бы не взволновала и не опечалила. Утренний бродяга подобрал бы мои шмотки, вытащил доллары и выбросил подальше паспорт. А для меня смерть удачно решила бы все проблемы. Выплыл человек из жизни, и ни одна сволочь бы этого не заметила. Рыбы сожрали бы меня с удовольствием или отвращением, прежде чем я достиг бы дна. И всё. Из моря произошел, туда же и вернулся… Я плыл и, ругаясь вслух, распугивал рыб. Всему человечеству было глубоко наплевать на меня. И я, разозлившись, тоже плевался во все стороны. |