Онлайн книга «Потерянный взвод»
– Через три дня, – твердо ответил Степан. – Хватит, уже второй срок тяну. Старший лейтенант поморщился и произнес вежливую фразу: – Да-а… Дома ждут, наверное? – Дома уже похоронили, – отрубил Прохоров. – Как – похоронили? – Молча – вот как. Женю Иванова привезли в цинке и вместо меня похоронили. Привезли, закопали, а сверху фамилию мою написали… Вот как бывает, товарищ старший лейтенант. Наверное, такое вам и не снилось. – Надо же… – смешался следователь. – Ничего себе… ошибочка. Прохоров посмотрел на удивленного и сразу смолкнувшего офицера и снова почувствовал к нему что-то вроде симпатии – потому что тот больше ни о чем не спрашивал. Через день Прохоров потребовал, чтобы его немедленно выписали из госпиталя и отпустили в полк за документами, иначе он пожалуется министру обороны, напишет в Верховный Совет и лично товарищу Генеральному секретарю. Но в тот день его никто не выписал, Прохоров слонялся без дела, хотел написать письма родителям и Зойке, но не стал, потому что раньше чем через десять дней они бы не дошли. Зато на следующий день с утра пришел врач, приказал собираться. Степану выдали новое хэбэ, панаму, принесли старые его ботинки, разбитые и обветшавшие. Он быстро оделся и в сопровождении прапорщика выехал на аэродром. Прапорщик все время куда-то отходил, Прохоров же терпеливо сидел на аэродроме, ждал, наконец, перед самым уже отлетом, тот спросил его напрямик: – Слушай, парень, может быть, ты сам долетишь? А? А то мне позарез надо в духан смотаться… – Да ради бога, – усмехнулся Прохоров. У КПП одиноко томился часовой. Пыльная каска и бронежилет раскалились и, видно, доставляли ему немалые страдания. Прохоров молча пошел через ворота, но часовой качнулся, сделал шаг навстречу и устало выдавил: – Куда? Прохоров вытащил военный билет, заблаговременно привезенный комбатом, протянул солдату. Тот кивнул, взял в руки. – Я из третьей роты, – сообщил Прохоров. – А-а… На грязном потном лице появилось изумление, потом испуг и сочувствие. Полк был все тот же. Показалось только, что будто съежился он в своих размерах, возможно, ощущение возникло после долгого скитания в горах. Все те же палатки, вылинявшие под солнцем, дорожки, посыпанные гравием и битым кирпичом, штабной модуль, столовая, ангар-клуб, продуктовый киоск и вечная толпа, напирающая на него… И казалось, что вот-вот из-за ряда палаток выскочит сухая и подвижная фигура Боева и все вокруг него придет в движение, потом ротный заметит Прохорова и мимоходом отчитает его за какую-нибудь провинность, к примеру, за долгое отсутствие… Он быстро кинется на свое место в строй, к ребятам, и вновь закрутит его однообразный, привычный, будто настоянный на вечном ожидании, ритм жизни. Но вместе с радостью возвращения появилось новое чувство – отчуждения, тревожное, невеселое. Оно нахлынуло и сразу подмяло радость возвращения. Словно вынужденное отсутствие разделило его и полк в разных временных плоскостях. Стало тоскливо и холодно на душе, он понял ясно, что больше никогда не вернется то время. Полк останется все тем же полком, многоголосым, взрывчатым и лениво-обозленным, думающим на разных языках, но говорящим на одном общем – русском, несущим в своей коллективной памяти сотни и тысячи прошлых воспоминаний о доме и живущим ныне одной цельной, трудной, горькой жизнью и помышляющим ныне тоже об одном – о возвращении, встрече с Родиной, единой для каждого солдата и офицера. Полк всегда остается полком. Прохоров пригнулся и вошел в свою палатку. Сразу обдало спертым воздухом, знакомыми запахами горячего брезента, кирзы и слежавшейся пыли. Внутри находились четыре человека. Никого из них Прохоров не знал и сначала подумал, что ошибся палаткой. Но все же это была она, родная, с заплаткой у окошка, с надписью, вырезанной на столбике: «ДМБ-83. Афган». На его кровати копошился бритый наголо солдат. «Молодой», – с первого взгляда оценил Прохоров. Солдат вытаскивал из спасательного жилета поролон и в освободившиеся карманы прилаживал автоматные магазины. «Лифчик» варганит», – понял Прохоров. Он подошел к кровати и встал рядом: – Ты кто такой? – Я? – Солдат поднял круглое мясистое лицо. – Я – Ковбаса. Прохоров не успел больше ничего сказать, как вдруг за тонкой стенкой палатки раздался шум, кто-то громко произнес его фамилию, затем в сторону резко отлетел полог и в палатку ворвались Кирьязов и Мамедов из второго взвода. – Прохоров, Степка! Жив!!! Они бросились к нему, сжали в своих объятиях. После долгих и бессвязных восклицаний, похлопываний по плечу его наконец отпустили. Мамедов тут же заметил застывшего как столб Ковбасу, сразу оценил ситуацию с койкой, с силой рванул одеяло и высыпал все, что было на нем, на пол. – Оборзели, салаги! – закричал он злобно. – Ты чью койку занял, шакал? Вас пустили в палатку героев, а вы… Молодые молча вытянулись, смотрели под ноги. Прохоров заметил, как кусает губы Ковбаса, а по лбу текут крупные капли. – Пусть спит здесь, Мамедов. Я разрешаю. – Нечего им разрешать! – И не ори. – Я не ору, я учу, – уже тише ответил Мамедов. – Забыл, Мамед, как сам был молодым? Забыл, забыл. А наш призыв тебя учил, салагу, но никто из наших не издевался над тобой. Подыми-ка все с пола. Ну? Мамедов покраснел и растерянно посмотрел на Кирьязова. Тот молчал. – Поднимай. И не забывай, что пока я здесь старик… Но тут снаружи раздался такой шум и гвалт, что заколыхалась палатка, тут же ввалилось человек двадцать или тридцать, Прохорова подхватили, потащили на свет, кто-то пытался его качать, его окружили плотным живым кольцом, и Степан, еще раздосадованный, ошеломленный и сбитый с толку, отвечал на сыплющиеся наперебой вопросы. Потом подходили новые люди, обнимали его, стискивали, прижимали к себе, он начинал рассказывать сначала – про бой, про свое ранение, погибший взвод, про долгий путь по горам и лечение в госпитале. Все уже знали про трагическую ошибку, и он был благодарен ребятам, что никто не напоминал ему об этом. Потом появился высокий чернявый старший лейтенант – новый замполит. Он с любопытством оглядел Прохорова, задал несколько вопросов о здоровье и настроении и пообещал завтра же оформить Прохорову все документы. Стали строиться на обед. Прохоров встал у линии, где всегда становился его третий взвод. Теперь он стоял один, самым первым, и перед ним не было ни Черняева, ни Женьки Иванова, никого. В лицо летел мелкий песок, как раз в это время, перед обедом, подымался «афганец», небо застилало мутно-желтой пеленой, пыль забивалась в нос, уши, лезла в глаза, приходилось щуриться и сплевывать тягучую, скрипящую на зубах слюну. – Равняйсь! Смирно… Рота подравнивалась неохотно, все оглядывались на Прохорова, будто не верили его возвращению. Кто-то недовольно буркнул: «Опять с ефрейторским зазором строимся». |