Книга Притворщик-2, или Сага о «болванах», страница 38 – Александр Шувалов

— Странная, — его рука замерла на полпути. — Мы совсем не знали, как нам сражаться, много болтали и верили всем подряд, — отставил бокал и закурил. — Многие из нас поэтому так и остались молодыми.

— Чем конкретно занималась ваша «пятерка»?

— Воровали у немцев оружие, прятали его, потом оно уходило к тем, кто сражался.

— Прятали?

— Ну, да.

— Где же?

— Где угодно: в скалах, в заброшенных домах, на фермах. Даже на кладбище прятали.

— На кладбище? Интересно.

— Не то слово, — он опять потянулся к бокалу. — До сорок первого не прятали, а в тот год у нас появились «Четыре орла».

— Как вы сказали, «Четыре орла»? — я едва не поперхнулся коньяком. — Похоже на приключенческий роман.

— Так и было, — откинувшись на стуле, мой собеседник послал улыбку в прошлое. — Понимаете, мои отец с матерью были тихими и мирными людьми, а брат матери, Нильс Греннинг, был военным. В первую мировую сражался на стороне союзников против немцев.

— Даже так?

— Он был военным летчиком и одержал семнадцать воздушных побед. По тем временам — очень серьезная цифра.

— По нынешним тоже.

— Когда вернулся с войны, остался в армии и дослужился аж до полковника.

— Серьезно.

— Если учесть то, что всеми вооруженными силами у нас командует генерал-лейтенант, еще как серьезно. Так, вот, когда пришли немцы, он тоже хотел сражаться, но в то время он уже умирал. За месяц до того, как покинуть этот мир, он позвал меня и рассказал, как все же будет сражаться, даже после смерти.

— Это как?

— Дядя знал, что его похоронят на Гарнизонном кладбище. Он заранее выбрал тихое место среди деревьев.

— Чтобы не просматривалось?

— Понимаете, — одобрительно молвил он и сделал еще глоток. — Он заказал высокое бетонное надгробие и чугунную могильную плиту с орлами по бокам. Вот, и получились «Четыре орла»?

— Так, в чем же тайна?

— Могильная плита отодвигалась, достаточно было немного приподнять ее и сдвинуть вправо. Получался отличный тайник. Там мы хранили оружие, взрывчатку. Однажды там провел два дня Петер Шенеманн.

— Не задохнулся?

— Мертвым, молодой человек, воздух ни к чему. Петер оказался агентом гестапо. Мы раскрыли его и разобрались по-свойски.

— И этот тайник работал всю войну?

— Я думаю, он до сих пор в рабочем состоянии. У нас в стране хорошие мастера.

— Фантастика!

— Десять лет назад я для интереса попробовал сдвинуть плиту.

— И как?

— Сдвинулась. Боюсь, сейчас мне это уже не под силу.

— Не соглашусь, думаю, справитесь без проблем. Еще коньяку?

— Не откажусь, но это будет последний бокал. А потому, — он усмехнулся, — пусть он будет побольше и полон до краев.

— Мне кажется, вы несколько кокетничаете, говоря о собственной старости.

— Имеете в виду это, — он показал на пустой бокал.

— Ну, вообще-то…

— Я еще недостаточно выпил, чтобы бахвалиться, но в молодости я был достаточно крепким парнем, — верилось сразу. — По крайней мере, кроме меня мало кому удавалось в одиночку сдвинуть плиту с орлами.

— А, как насчет?.. — я показал глазами на бокал.

— Никогда не был пьяницей, но выпить под настроение мог. По крайней мере, у себя в десантной дивизии считался кем-то вроде чемпиона. В июне сорок пятого мы заспорили с янки, кто кого перепьет.

— И как?

— А… — он презрительно усмехнулся. — Эти американцы просто трепачи. Англичане по сравнению с ними настоящие герои, — потянулся к бокалу и сгреб его. — Однажды мне довелось пить спирт с русскими.

— На войне?

— В пятидесятых. Сюда приходил их крейсер, вот, мы и засели в кают-компании с офицерами. Начали с шампанского, закончили корабельным спиртом. Дошел потом домой на своих ногах и до сих пор этим горжусь.

— Спирт… — я сделал удивленное лицо, как будто, сам ни разу и ни грамма. — Но это же страшно крепко.

— Ерунда, русские разливали его по половине стакана, и пили залпом, не разбавляя.

— И вы тоже?

— Конечно. Они все удивлялись, что иностранец пьет наравне с ними и не падает под стол. А, можно я тоже спрошу вас?

— Конечно, я весь внимание.

— Откуда вдруг такой интерес к истории нашего сопротивления?

— Вас это удивляет?

— Когда я вернулся домой в конце сорок шестого, о нашей борьбе в годы оккупации уже все забыли.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Назначили для проформы несколько человек героями и напрочь похоронили память обо всех нас. Потом, лет через двадцать, нам вручили какие-то медали и опять все забыли.

— К чему вы это?

— Скажите, вы никогда не служили в разведке?

— Почему вы так думаете?

— Умеете задавать вопросы и избегаете ответов.

— Вас не обманешь, много лет назад я проходил срочную службу в военной полиции.

— Отсюда и привычка.

— Мне заказал книгу о сопротивлении человек, семья которого почти полностью была уничтожена во время второй мировой. Он считает это своим долгом. Что вас удивляет?

— За прошедшие две недели вы уже второй, кто берет у меня интервью. До этого со мной на эту тему беседовали в середине семидесятых. Один парень собирался снять о нас фильм.

— Снял?

— Нет, конечно, никто не дал под это денег.

— Прискорбно. А кто беседовал с вами до меня?

— Какой-то израильский журналист. Смешной такой, крохотный человечек. Я еще удивился.

— Чему?

— Все-таки чувствуется, что вы служили в полиции, — он расхохотался. — Понимаете, он произвел впечатление человека, напуганного при рождении и до сих пор всего на свете боящегося. Такому, между нами, — он подмигнул, — лучше всего писать о садоводстве, а не о войне.

— Согласен, — вот, значит, как… — Еще бокал?

— Нет, — с сожалением произнес он. — Этот действительно был последним. Жена, понимаете ли, боюсь… — и, увидев, как вытянулась моя физиономия, спросил удивленно. — Что с вами?

— Честно говоря, не думал, что вы кого-то или чего-то в этой жизни боитесь.

— Вы женаты?

— Был когда-то, недолго и неудачно.

— Если вдруг женитесь удачно, наверняка будете бояться… огорчить жену. Мы с Бригитт вместе с пятьдесят восьмого, — он улыбнулся. — Вот, и не хочу ее расстраивать.