Онлайн книга «Штрафники берут Рейхстаг. В «логове зверя»»
|
V
– А что, у немцев тоже лютики растут? – недоверчиво спросил долговязый. – Сам ты лютик… – хмыкнул Латаный, недовольный тем, что его прервали. – У тебя глаза есть. Ты видел, сколько сирени и яблонь в цвету? – Так то яблоки… – протянул долговязый. – Короче, не в лютиках дело… – отмахнувшись, продолжил Латаный. – Кто-то стуканул капитану про концерт этот. А тот сволота, в свою очередь, «особняку» [8] доложил, что вот, мол, старший сержант Бугаевский, оказавшись чуждым советской власти и коммунистическому строю элементом, тешит своим пением вражеские уши, тем самым укрепляя боевой дух фашистов и в то же время пропагандой фашистской культуры разлагающе действуя на души красноармейцев. Такая тяжеловесная торпеда дошла до замполита полка, и загремел тенор-полиглот Бугаевский в штрафную роту. Несколько секунд курили молча. – Да-а… – проговорил долговязый. – Из-за чувств человек погорел. – Можно и так сказать… – кивнул Латаный. – Погорел Буга из-за того, что обошел своего начальника капитана на вираже любви. Это сам Буга так выражался. Любил блеснуть в разговоре высокопарной фразой… – А почему любил? – переспросил Воронов, с готовностью принимая от Аникина дымящуюся самокрутку. – Убили Бугаевского… – произнес Аникин. – Ротный как раз его хотел в писари при штабе взять. Образованный, немецкий знает… Не успел вступить в должность. Накрыло в траншее вражеской минометной атакой. – А как он на стихи Есенина, а, товарищ старший лейтенант? – отозвался, вспоминая, Латаный. – Как заведет про старушку-мать, так у всех слезы на глазах. Все сплошь прожженный, заматерелый контингент, а у всех слезу прошибало… – Да, имел способности… Докуривали молча, вслушиваясь в нарастающий шум стрельбы. VI
Несмолкающий лай вражеских пулеметов терялся в грохоте канонады, которая ширилась и на востоке, и к западу от того квартала, где застряла штурмовая группа. Казалось, там рушится, обваливаясь в преисподнюю, сама земная кора, не выдерживая многотонного натиска раскаленного металла, который обрушивали друг на друга противоборствующие стороны. Но все-таки натиск атакующих был на несколько порядков выше и каждую минуту нарастал. Растущее напряжение этого натиска ощутил и Андрей каким-то чутьем, выработавшимся на передовой. Этот гул, от которого начинало трясти каменные джунгли, усиливался, и тревогу, которую он рождал в глубине души, лишь на долю секунды глушили спасительно-горькие затяжки крепкого, черного солдатского табака, которым были набиты сигареты из портсигара Воронова. – Geben Sie mir die Zigarette… [9] – произнес вдруг женский голос. Прозвучал он отчетливо и громко, и так неожиданно, что Аникин невольно вздрогнул. Все в удивлении обернулись и уставились на женщину. Она все так же сидела на корточках, но теперь лицо свое подняла из защитного укрытия воротника и смотрела на них с какой-то странной смесью подобострастия и решительности. – Чего это она? – словно вслух размышляя, произнес Латаный. – Ишь ты, трофей заговорил… – весело откликнулся Воронов. – А я уж думал, что она немая. – Немка – она и есть немая… – пробурчал Тютин. – Она что молчит, что говорит, все равно ни черта не разберешь… – Это вот не скажи, боец… – с улыбкой произнес младший сержант. – У меня, например, в школе по немецкому пятерка была… Сигарету просит… Он подошел к женщине, на ходу вынимая из внутреннего кармана свой сверкающий солнечным зайчиком стальной портсигар. – Битте… – галантно произнес Воронов. Когда она дрожащими пальцами взяла сигарету, артиллерист помог ей подкурить. – Я бы на нее пожалел табака… – буркнул Тютин. – Пули не пожалею. Чего мы, командир, с этой стервой возимся… VII
Женщина сделала несколько жадных, нервных затяжек и заговорила. Непонятная немецкая речь лезла из нее, как фарш из мясорубки. Она не делала передышек, не отмечала голосом точек и запятых. – Ну, что она брешет? – с нескрываемым, нетерпеливым любопытством спросил Латаный. – Младший лейтенант, вы можете перевести? – обратился Аникин. Воронов растерянно оглянулся и пожал плечами. – Слишком быстро шпарит… Не могу слова выделить… – Прорвало дамочку… – понимающе, с жалостью в голосе отозвался Милютин. – Известное дело – накипело… Тютин, насупившись, бросил на него взгляд, не обещающий ничего доброго. – Kann man sagen, so langsam? [10] – запинаясь, выговорил Воронов. Набрав воздуха в легкие, он повторил, теперь отчетливо и громко: – Kann man sagen, so langsam? Женщина на секунду умолкла и посмотрела на него. На лице ее появилась вымученная, угодливо-льстивая улыбка. Он весь запунцовел и добавил: – Bitte… – Ишь ты… – в восхищении мотнул головой Латаный и вполголоса произнес: – Действительно, видать, пятерка была у артиллериста… Женщина начала вновь. Теперь она говорила медленнее, то и дело оглядываясь на Воронова, как бы согласуя с ним свою речь. – Она говорит, что ненавидит Гитлера… Она говорит, что это актер, который сумел одурачить целую нацию… – Актер… – вспылил Тютин. – Я им покажу театр! Ублюдки недобитые! – Тютин!.. – осадил бойца Аникин. – Она говорит, что они постоянно ругались с мужем из-за этого. Ее муж, она говорит, служил в… черт… как это… полиция… секретная государственная полиция… Или тайная… Тайная государственная полиция. – Гестапо? – произнес Аникин. – Ja-Ja… Gestapo! [11] – оживленно закивала головой женщина. VIII
Аникину уже доводилось сталкиваться с гестаповцами. Нескольких из них, взятых в плен вместе с ополченцами из фольксштурма, допрашивали в штабе стрелкового полка накануне наступления в районе военного завода. Андрея, пришедшего тогда на совещание вместе с другими офицерами штрафной роты, поразил тогда сам вид штаба. Скорее он напоминал управление городского совета, занимающегося хозяйственными вопросами. В занятом штабом просторном помещении швейной мастерской или ателье на столах прямо поверх отрезов ткани и швейных машинок были разостланы карты коммуникаций берлинских районов – канализация, телефонная связь, линии метро. Тут же, в углу, под дулами автоматчиков из полковой разведки находились несколько мужчин. Все они были одеты в штатское платье и вид имели, мягко говоря, потрепанный. У двоих были здорово расквашены физиономии – губы разбиты в кровь, синяки на скулах, у одного заплыл левый глаз. |