Онлайн книга «Отравленная страсть»
– Кстати, а почему он там был? Время было позднее. Может, – Сашка отвел глаза, – красивая женщина, молодой мужчина и… все такое. – Ты… хочешь сказать, – я произносил слова медленно, с расстановкой. В голове вертелась картина: пиджак на кровати, небрежно расстегнутая рубашка и обольстительная Женя в легкомысленном халатике. Я сглотнул подступивший к горлу ком и закончил фразу: – Что Русинова была любовницей Воробьева? – Да, – отрывисто выдохнул Сашка. От обиды закололо в глазах. Я нахмурился, чтобы не выступили слезы. Этого оказалось недостаточно. Пальцы сдавили уголки глаз у переносицы, губы прошептали: – Любовница Калинина. Любовница Воробьева. Со мной целовалась. Господи! Да что же это за женщина? – Калинина она считала своим мужем. Гражданским, – друг тактично пытался меня утешить. – А у него своя законная семья! – Нестерпимая горечь жгла изнутри. – Недаром по статистике замужних женщин у нас больше, чем женатых мужчин. Мы помолчали. – Что будем делать с бумагами? – спросил Евтушенко. – Я не хочу ее уступать. – Ты про кого? – Про Женю. – Елки-палки! Кто про что, а вшивый про баню! Я тебя вот про этот портфель спрашиваю! Если его найдут у нас, как мы это объясним? И светлую «Волгу» уже ищут. Милиция на уши поставлена. Ты хоть это помнишь? – Помню. – Мною овладевало упрямство. – Бумаги пока останутся у меня. Ты не беспокойся, я все возьму на себя, в случае чего. – Да не в этом дело! Раз вляпались, надо поступать разумно. Я к этому призываю. – Хорошо. От портфеля я избавлюсь. А бумаги пока оставлю. Есть у меня план… Я рассказал Сашке о том, что замыслил. Он слушал молча, не прерывал. В его глазах я пытался найти понимание, но он смотрел на меня с сочувствием здорового человека к безнадежно больному. – Ты любишь ее так сильно? – только и спросил он в конце. – Что значит сильно? Я просто ее люблю! Не сильно и не слабо. Я только сейчас узнал, что такое любовь. Те переживания, которые у меня были до этого, – ерунда. У любви нет шкалы – эта больше, эта меньше. Любовь – это предел, понимаешь? Выше – некуда! И ниже нельзя. Иначе это не любовь. – Ты прости, но… Она встречалась одновременно с двумя мужчинами… И тебе, как я понял, глазки строила. Зачем тебе такая? Я отвернулся: – Я не могу без нее… Не могу! А про Воробьева – это только предположение. Рука друга легла на мое плечо: – А ты спроси у своей Жени напрямую. – Она не моя… пока. – Спроси про Воробьева. – Его уже нет в живых. – А это не важно! Еще три дня назад она отдавалась двоим. Она обманывала каждого! – Нет! – А ты спроси. – И спрошу! – В раздражении я скинул руку Евтушенко. – Спроси, спроси, – подзуживал Сашка. – Да что ты пристал! Прямо сейчас ей позвоню, если хочешь. Я сбежал вниз в холл общежития. Франц Оттович, заметив мой очумевший вид, ни слова не говоря, придвинул телефонный аппарат. Гудки продолжались долго, но я готов был ждать до утра. – Слушаю… – наконец раздался тихий голос Жени, и мне сразу стало легче. – Женя… – Это ты, – вздохнула она. – Я. – Тиша, ты на часы смотришь? – Нет. – Два часа десять минут, к твоему сведению. – Жень, я хочу спросить. – О чем? – К тебе Воробьев в тот вечер зачем приходил? – И ты звонишь среди ночи только для этого? – Да. Мне это важно. – Зачем? – Я хочу тебя понять. – Тихон, это моя личная жизнь. – Твоя личная жизнь? Значит, Сашка говорил правду? – Твой приятель? Ты уже раструбил всем и о сегодняшнем вечере? – Нет, что ты! – А что он говорил про Андрея? – Что ты и Андрей… Что вы… – Ну, договаривай. – Что вы любовники. Я слышал, как несколько раз мягко скрипнул матрац. Я помнил этот звук. Женя сменила позу. Видимо, она села, подмяв спиной подушку. Я четко представлял ее. Вот она левой рукой отводит волосы за плечо, ночник оттеняет черные завитки на белой подушке, правая рука вновь придвигает трубку к пухлым губам: – Тебе так нужно это знать? – Да. Мне показалось, что прошла вечность, пока она ответила: – Твой приятель был прав. Где-то разразился страшный гром и полыхнула молния. Но никто, кроме меня, этого не заметил. Удар молнии предназначался только моему сердцу. – Что ты молчишь? – спросила трубка голосом самого любимого человека на земле. Я онемел. Удар молнии начисто лишил меня голоса. – Ты это хотел услышать? – громко переспросила трубка. В груди под самым горлом что-то задрожало. Дыхание рваными комками стало вырываться из меня. Это походило на нечто среднее между невнятными рыданиями и отрывистым смехом. Я не мог позволить себе рыдать. Я заставил себя смеяться. Звуки, шедшие из моего горла, становились все громче. – Что с тобой? Ты что… смеешься? – испуганно вопрошала трубка. «Да, я смеюсь!» – хотел крикнуть я, но не мог. Грудь спазматически дергалась, и каждому колебанию я стремился придать форму смеха. Мне хорошо! Я смеюсь! Я смеюсь от счастья! Мой дерганый смех становился все громче. Я не отводил трубку. Пусть убедятся на том конце провода, что мне хорошо. Мне очень хорошо, и я счастлив! Я смеялся, а глаза набухали слезами. Но это ведь от смеха? Так бывает всегда, когда человеку слишком весело! – Прощай, – выдохнула трубка, и я еще некоторое время смеялся под аккомпанемент частых гудков. – Иди, парень, поспи. – Франц Оттович с усилием выдернул зажатую в моей ладони телефонную трубку и мягко подтолкнул в спину: – Иди, утром полегчает. Ступени норовили ударить мои пятки, стеньг – задеть плечи. Лестница вдруг стала узкой и кривой. – Ну что? – встретил меня вопросом Сашка Евтушенко. Ехидная улыбка на его лице быстро сменилась тенью тревоги. Я залпом выпил молоко, принесенное Карповой, сбросил одежду и повалился на кровать. Сашка ждал, я отвернулся к стене. – Он… не был… ее любовником, – хрипло произнес я. Челюсть слушалась плохо, я словно заново учился говорить. Сашка выключил свет и больше ни о чем не спрашивал. Я долго не мог заснуть. Громоздкий мир обрушился и завалил меня строительным мусором. Серая пыль, грязь и цементная крошка засыпали глаза, забились в нос. А над всем этим реяло нечто белое. Кусочек мягкой ткани, который я бросил, выбравшись из шкафа. Это Женина блузка. Я впервые увидел ее именно в ней. Это было днем в университете. Белая блузка из белых ниточек. |