Книга Безумие, страница 63 – Дмитрий Кончаловский

Потом появилась баня. Большая, добротная. Мы думали, сейчас бассейн рыть начнут, но ничего, обошлось.

Потом построили сортиры, чуть не из красного дерева, но, правда, тоже с очком. Только их было шесть! Представляете, на нас, на всех, с десантниками, четыре, а у них шесть!

А потом приехали экскаваторы и выкопали по периметру ров! А за ним, соответственно, вал!

Я говорю своим:

— Мужики, смотрите, сейчас подъемный мост строить будут.

Ничего, тоже обошлось, дощечки какие-то положили.

Но когда с внешней стороны рва колючую проволоку поставили (в три ряда!), у нас тихая истерика началась.

Я побежал справки наводить — надо же понять, кого это к нам подселяют!

Но это пустая затея была — пресс-центр, он на то и пресс-центр, чтоб никто ничего не узнал. А куда я еще мог обратиться? Не к генералам же идти?

Даже Палыч, бывалый человек, никакой версии выдвинуть не мог.

Спустя два дня появились первые жители. Мужчины очень невзрачной наружности. Тихие очень. Толстоватые. В камуфляже. Только он как-то нелепо на них сидел. И еще — почти все были в темных очках, но не в модных таких, клевых, а в каких-то советских.

А еще через день там появилось много женщин. Вот это было уже очень интересно.

Кемпинг наш на небольшом бугорке находился, так что через вал видно было, что у соседей происходит.

Мы, естественно, всей гурьбой собрались, смотрим. А женщины такие разбитные, в диапазоне 35–45, фигуристые. Я их внимательно изучал, детально. Помада агрессивная — издалека видно — розовая, оранжевая, фиолетовая. Пергидроль, естественно. И камуфляж.

Смотрю, моя съемочная группа столбняком поражена. Ну, думаю, это мне только показалось, что после уборки и колки дров кризис миновал. Он только начинается.

Представьте ситуацию. Мы в этой дерьмовой командировке уже сами не помним, сколько… Мы уже звеним все, а тут рядом — кустодиевские фигуры, помада эдакая, пергидроль опять же. Только между нами и ими — колючая проволока, ров, вал, а внутри полноватые мужчины в советских очках. Хоть эвакуируйся. И главное, мне своих занять решительно нечем. Уборкой уже не отделаешься.

— Ладно, — говорю, — мужики, хорош глазеть, пошли по лагерю прогуляемся.

Никакой реакции.

— Ну и хрен с вами.

Развернулся, пошел в палатку. Они даже не пошевелились.

Ложусь на матрац, беру Толстого, «Кавказского пленника» — Руслану теперь не до него. Пытаюсь читать. Получается не очень.

Думаю: сколько они будут так стоять, молча, неподвижно? Надоест когда-нибудь?

Прошло часа два, наверное. Слышу — шаги. Заходят молча. Садятся на табуретки, Муха падает на матрац.

Тягостное молчание.

Потом Муха, сдавленным голосом:

— Это ва-а-аще.

Вакула, еле слышно:

— Да-а-а, ббблядь.

Руслан смотрит на меня, говорит:

— Пойдем, дело есть.

Я, конечно, не столько заинтригован, сколько встревожен.

Выходим.

Руслан закуривает, руки дрожат, смотрит на меня пронзительным взглядом и говорит:

— Слушай, а что это?

— Что — это?

— Ну, женщины эти, они кто? Откуда?

Вижу — парень на грани, пытаюсь говорить спокойно, но строго:

— Слушай, Руслан, я не знаю, кто они и откуда, я только точно могу сказать — давай без самодеятельности. Все эти рвы неспроста. Тут проблемы могут быть покруче, чем с поварихами.

Руслан опускает глаза, кулаки сжимаются:

— Я больше не могу.

Ну что мне было делать в такой ситуации? Оставалось только время тянуть.

— Руслан, давай так договоримся: ни ты, ни ребята ничего пока сами не предпринимайте. Я попытаюсь разузнать, что к чему, подход к ним найти, может, нащупаю какой-нибудь вариант. А вы пока не дергайтесь, ладно?

Он вскидывает глаза, хватает меня за плечи, резко встряхивает.

— Сылушай, Кыра, я тэбя очен прашу — сдэлай что-ныбудь!

Я просто обалдел.

— Руслан! Ты чего? Что с тобой?

— А? Что?

— Да акцент! Откуда он вдруг взялся?

Руслан растерянно смотрит на меня:

— Да? Не знаю. Не было никогда. А что, я с акцентом заговорил?

Так я окончательно понял, что дело швах.

Весь следующий день посвятил спокойным, внимательным наблюдениям.

Тихо у них было очень. Сидели в домиках своих.

Через окна видно было — пишут что-то. За столами сидят и пишут.

Дамочки иногда во двор выходили, в туалет, по дороге хихикали. Довольно звонко.

Мужчины выбирались покурить. Каждый час, я по часам засекал. Пять минут перекур, и обратно — писать. Еще очки протирали.

В общем, ничего существенного. Кроме одного. Я заметил (или мне показалось), что они друг другу совершенно неинтересны. Точнее, эти женщины совершенно не интересовались этими мужчинами.

Интересовались ли эти мужчины этими женщинами, не могу сказать — это не так важно было.

Вечером поделился наблюдениями с товарищами. Товарищи излучили сдержанную порцию оптимизма.

Я тоже был заинтригован.

А на следующий день я помыл голову. Делалось у нас это так: в чайнике на буржуйке подогревалась вода, потом переливалась в пластиковую бутыль и сбоку от палатки происходило омовение. Товарищ, в данном случае Муха, лил мне на голову, а я, соответственно, ее мыл.

Муха, правда, лил в основном за шиворот, и дискуссия у нас на эту тему была довольно энергичная, но подробности передавать не буду — вы нашу лексику и так хорошо знаете.

Все эти муки пришлось претерпеть из-за того, что бани у нас своей не было, пользовались батальонной, а это только раз в неделю.

Потом побрился с холодной водой (Муха всю горячую безответственно израсходовал).

Потом переоделся в новенький камуфляж, купленный по случаю в палатке Военторга, переобулся в «Гриндеры» (высший шик) и, сопровождаемый горячими напутствиями товарищей, отправился на дело.

Какого-то специального плана у меня не было. Решил действовать по вдохновению. В таких делах, знаете ли, ничего планировать нельзя. Бесполезно. Карта либо ляжет, либо нет.

Выхожу из кемпинга, огибаю по периметру, подхожу к соседской территории и упираюсь в колючую проволоку. Перелезать через всю эту линию Маннергейма смысла нет. Могут не так понять. Надо идти к подъемному мосту, то есть к доскам, переброшенным через ров.