Онлайн книга «Тропа барса»
|
— Кобель ты… — Инесса провела рукой по моей ноге вверх, больно схватила: — Ну что, хорошо? — С-сука… — выдавила я сквозь зубы. Странно, но страха совсем не было. Только злость. — Попробуй тронь… Я тебя пристрелю, поняла? Инесса поняла. Самое удивительное, что и до меня тоже дошло, что я говорю абсолютно серьезно и способна пристрелить эту стерву безо всякой жалости. Вместе с этим накачанным кобельком. Пощечина была резкой и звонкой. Инесса хлестала меня по щекам, еще, еще… Я зажмурилась, чувствуя, как рот наполняет кровь от рассеченных губ… Голова загудела, словно колокол, а она все лепила и лепила свои оплеухи… Неожиданно затрещины прекратились. Инесса завизжала, как течная кошка, и кинулась на Альберта, завалила его, уселась сверху… И снова заорала — теперь ее голос был похож на визг циркулярной пилы, под которую подставили железный рельс… Я плакала. Слезы попадали на разбитые губы, их щипало жутко… Инесса затихла, встала, подошла ко мне. Бесцеремонно сунула руку в трусики. Скривилась: — Сухая, как наждак. — Повернулась к Ваннычу, констатировала, пожав плечами: — Больная, наверное. — Сама ты — сука бешеная! — выкрикнула я, выплевывая слова вместе с кровью. В ответ получила тяжеленную затрещину, такую, что голова дернулась и поплыла куда-то — это «мужественный» Альбертик расстарался… — Ну и что будем с ней теперь делать, мамуля? — Раз больная — будут лечить. В дурдоме. — От чего? — Там найдут. — А все же? — Отправим ее по наркоте. На месячишко. А та позабочусь: из дурки она уже не выйдет. Никогда. — А эта ее товарка? Соседка по комнате. Вдруг хай подымет? — Не подымет. Медвинская та еще стерва, я их на нюх чую! — У нее Гордиенко в заступниках. — Точно знаешь? — А то… — Ничего. Найдем и на нее управу. А Гордиенко тот — сластолюб, каких мало. Пригласим-ка его к нам на пикничок, а? — По полной программе? — Обязательно. Медосмотр, все такое… Да поглядим, кто ему приглянется… С тремя в коечке покувыркаться куда веселее, чем с одной… — А если он подставу почует? — А мы ему — эфедринчику в винцо… Ты же знаешь, что он с людьми делает, а? Не мужчинка, а просто один сплошной пенис! — Инесса облизала губки. — И крошкам не забудь вколоть, чтобы развлекли Михаил Семеныча по полной программе… Так что Катьку, как только объявится, под белы руки — и в дурку, следом за ней… — А если Гордиенко после эфедринчика свою Медвинскую потребует? — А мы ему — справочку… Дескать, гонорея у девочки, в диспансере лечится… Я позвоню Эльзе Геннадьевне, договорюсь… — Так мы что ее, в диспансер запирать будем? — Кого? — Да Катьку. — Тупой ты, Альбертик. А может, это и к лучшему. Ну-ну, не дуйся. Зато красавец — спасу нет. Все девки ревмя ревут. Катьку вслед за этой — тоже в дурдом. Или ты думаешь, Гордиенко в диспансер навещать Медвинскую поедет? — Хм… Старперы, они странные… Может, он запал на эту Медвинскую? — Плохо ты мужчинок знаешь. Да и откуда тебе? Как скажем тому Гордиенке, что его подружка гонорею подхватила, да со скорбью скажем, вроде и не знаем об их играх ничего, дескать, мы, глупые, недоглядели, как наша девушка-подросток на базаре со всяким отребьем якшается, что он подумает? Во-первых, о своем драгоценном здоровьице подумает… И не подарил ли он чего милейшей супружнице Елизавете Карповне… Хотя вряд ли: на эту бочку на ножках ни у кого уже не встанет. А потом что подумает? Что сука эта Медвинская… И все они суки… И будет прав. А тут мы его на медосмотр и потянем: дескать, здесь промашка вышла, но мы за здоровьем воспитанниц следим как следует… Пусть налюбуется на все девичьи прелести… А ты с эфедринчиком подсуетись вовремя, понял? Чтобы этого козла бодучего дрожь уже колотила, как мы на него наших нимфеточек выпустим… И — пропал мужчинка… От такого секса не отказываются. Альбертик слушал раскрыв рот: — Ну у тебя и голова, мамуля… — Учись. Хотя… — Она оглядела Альбертика так, словно это был не человек, а некий агрегат. — Ладно. А с этой… — На иглу посадить? — Не стоит на нее добро переводить. Покормишь «колесами», посечешь ей лезвием немножко вены — да смотри не перестарайся! — и можно сдавать. Скажем, попытка самоубийства. И поведение агрессивное, и все такое… На месяц запрем, а там… — Она наклонилась ко мне: — Что, детка, весело тебе? А скоро будет еще веселее… Через пару-тройку месяцев в дурке станешь тихая и по-слушненькая, а? Вот тогда и поговорим с тобой — в моей спальне… Я собралась с силами и плюнула ей в лицо. Инесса утерлась платочком и снова хлестнула меня по щеке. Закончила: — Как шелковая будешь… И бельишко я подберу тебе шелковое… И сечь буду розгой, пока рубашонка кровью не обмокнет… — Глаза ее помутнели, стали как бельма, в них заплескалось тяжелое черное безумие… Я оцепенела от страха. — Пойдем, мамуля… — дернул ее за руку обеспокоенный Альбертик. — Что? — Она глянула на него странно. Постояла несколько секунд молча, словно возвращаясь откуда-то, произнесла уже вполне нормальным голосом: — Пошли. Сделаешь, как я сказала. — Не беспокойся. Сделаю. Дальше… Дальше мне стало все равно. Единственное, было жалко, что не успею предупредить Медвинскую. Кажется, Альберт даже удивился, когда я безропотно позволила накормить себя таблетками. Потом он взял лезвие, предупредил: — Сейчас будет немножко больно… Заботливый! И легонько полоснул по руке, вскрыв вены едва-едва, через минуту замотал порез и залепил пластырем. Машина из дурки приехала часа через два. Сначала они, видимо, побеседовали с Инессой, потом курчавобородый коротышка доктор сделал мне укол, а я, и так после лошадиной дозы реланиума тупая, как оловянная кастрюля, стала и вовсе похожа на выставленное стекло: все отражает, ничего не соображает, если щелкнуть ногтем — звенит. Здоровенный санитар сгреб меня в охапку и отнес в машину. Все приемные процедуры тоже прошли как во сне. Помню. как выдавали в приемном покое белье и халат, как водили в душ… Потом поместили в смотровую палату. Две девки топотали и орали что-то всю ночь. Полупьяная санитарка появлялась пару раз, материла их и удалялась. Если я и спала, то это больше походило на бред. Часов в пять утра две эти телки доконались и до меня. Одна потрясла за плечо, спросила: — Эй, новенькая, покурим? — Я не курю, — пробурчала я, попыталась накрыться с головой, но та не отвязалась. |