Книга Беглый огонь, страница 116 – Петр Катериничев

– И далеко ехать для… разговору? – спросил я.

– Рядом, – произнес тот близнец, что был за старшего. – Пешком пройдемся.

– Пошли.

Покладистость «клиента» моих ухажеров никак не расслабила: мы выстроились цугом, и коренной-направляющий прошел в двери магазина, торгующего всякой блесткой дорогой мишурой, типа хрусталя, фарфора и серебра, уверенно миновал торговый зал, открыл дверь подсобки и по узенькой скрипучей лесенке стал подниматься наверх. Я и двое сопровождающих гуськом потянулись за ним. Миновали подобие офисного предбанничка, только вместо секретарши-вертихвостки за столом восседал сорокалетний дядько, приодетый в костюм, сидевший на нем как на блохе сбруя. Дядько явно томился навязанной ему ролью «секретарши»: кое-как прихлебывал чаек из гжельской кружки и с треском ломал бараночки, аккуратно, двумя перстами.

Под белы руки меня подхватили стремительно, но жестко: не волохнешься. Сугубый дядько борзо выскочил из-за стола легонько, теми же пальчиками вынул из кобуры «макаров» и из-за пояса сзади «беретту».

– Хороший набор. На уток собрался? Так не сезон еще, – произнес он голосом автомата: ни шутки, ни сочувствия, ни-че-го. Уперся мне в переносицу взглядом: водянистые глазки под белесыми кустиками бровей казались мутными озерцами самогона. – Не шали у нас, ладно? – посоветовал он напоследок.

«Близнецы» душевно распахнули передо мной дверцу и вежливо кивнули: сами они явно при разговоре присутствовать не собирались. Последнее, что я услышал перед тем, как звуконепроницаемая металлическая дверь закрылась за мной, был треск очередной разламываемой баранки. А в голове само собою всплыло из времен босоногого детства: «То не досточки, то косточки трещат!»

– Вот так и бывает, служивый: это гора с горой не сходится, а человек с человеком – завсегда! – услышал я.

На роскошном кожаном диване, чем-то неуловимым напоминавшем излюбленный активной категорией населения «Мерседес-600», сидел господин Козырь, бежавший вместе со мною некоторое время назад из здешнего домзака. Ну да, господин Козырь. Он же товарищ Федор. А уж как его звать-величать по батюшке – это они не представились. Да и мы особливо на знакомство не напрашивались.

– Присаживайся, мил чээк, потолкуем. Кофейку налить? – Он указал на кофеварку – чудо ненашенской техники, блестевшую полированными поверхностями и урчащую, словно гоночная машина перед стартом. – Или по старинке чайку погоняешь?

– Чайку. Но покрепче.

– Гость в дом – Бог в дом. Сам и похлопочу.

Козырь встал, прибавил на плитке газу, высыпал в китайскую чашку щедро заварки, залил кипятком так, что бурлящая вода скрыла листья, прикрыл положенной крышечкой, поставил на стол передо мной:

– Пусть потомится, и – потреблять можно. Хочешь, с сахарцом. – Он кивнул на аккуратно наколотый белоснежный кусковой сахар, потом на блюдо с нежнейшей семгой: – А то с селедочкой.

Он закурил, подождал, как радушный хозяин, пока я хлебну пару глотков.

– Вот так, Олег, и пересекаются стежки. Чего опять в наши края?

– А почему опять? Может, я жил не тужил на соседней улочке?

– И это может быть. А только колеса у тебя – чужие, это раз. Прикид ты новехонький покупаешь осторожно, но по полному профилю, это два. Знать, готовишься к чему. А кто ты с виду есть, да и делом проверено, – Козырь усмехнулся, – я добре запомнил. Если бы спор вышел, то все двадцать прежних цел-ковых против драной кошки, что не асессором кол-лежским корпишь. Но кто со мною спорить станет? Никто. Во-о-от. – Козырь помолчал. – Человек ты шебутной и решительный. Может, и киллер. А зачем нам тут киллер левый? То-то.

Он встал, прошелся по комнате, налил себе рюмку водки, выпил единым духом.

– Был бы человечек конторский, – продолжил он, – или от людей каких серьезных вестник, чего бы тебе по нашим шопам, прости Господи, прихорашиваться? Значит, самостоятельно ты банкуешь, как дважды два. Или не прав я?

Пожимаю плечами.

– Самому по себе в нашенское времечко и письмоносом выжить трудно. А ты ведь не на почте служишь. Я вот так себе думаю: коли уж нас судьбина свела снова, уж не знаю, Бог ли послал или чертушка спроворил, а давай-ка сядем и покумекаем, как нам с тобою жить-поживать дальше.

– А может, как в прошлый раз? Я – своей дорожкой, ты – своей?

– Того не выйдет. Тогда был я птицей вольной, а сейчас от серьезных московских людей за порядком смотреть приставлен.

– Вместо Шарика?

– Вместо него. Вот и разъясни ты мне, Олег свет Батькович, чего такого в этом городишке медом намазано, а?

Я подумал и ответил честно:

– Еще не разобрался.

– Чего так?

– Въехал в Покровск часа полтора как. Из этих полутора – час одежку выбирал, а полчаса – как с тобой, дядя Федор, калякаю.

– А по какому делу въехал, служивый?

Тут я немного подумал. Но ответил снова честно:

– По личному.

Козырь посмурнел.

– Так у нас с тобой разговора не получится, – произнес он тихо и серьезно. – Я хочу по-хорошему, а ты, Олег, как дите, в словеса ломаные играешься. Не получится.

– Ты скажи, какая вина на мне, боярин?

– «Вина»? Я не прокурор, ты – не жулик. Но ты, пожалуй, не осознаешь одной простой вещи: в этом городе я сейчас хозяин.

– Вот что, дядя Федор. Я в твое хозяйство не лезу да и в гости к тебе не напрашивался. Мы, как ты верно заметил, не кенты и не корефаны, но и врагами стать не успели. – Я сделал паузу, спокойно глядя в глаза хозяину. – Я отвечу на твои вопросы, если ты потрудишься четко и ясно их сформулировать.

– А ты не из интеллигентов ли, служивый?

– Из работяг умственного труда, которых интеллигентами у меня просто язык не поворачивается назвать. Итак, я слушаю твой вопрос. Или вопросы.

– Ну и ладушки. Вот растолкуй ты мне, мил человек Олег, пару штучек. Мы встречаемся с тобой в домзаке после очень громкой зачистки тишайшего допрежь города Покровска; в изоляторе ты легонечко переправляешь на тот свет вполне матерого человечка, мы срываемся с тобой в побег, ты по своим делам отошел, я – по своим. Собрались мы, грешные, с братвой обмозговать покровское окаянство, и что видим? Результаты какие? Шарика убрали, мэр Клюев пропал, полагаю, догнивает где-то безымянно и без почестей, Крот, потрох сучий, что и заварил всю эту кашицу с маслицем, отдал Богу концы во время любовных увеселений! Человечек его, Кадет, к нам на мировую пришел вместе со своей шоблой… Мы покамест мировую приняли, надо же в ситуацию вникнуть, стали снова дела налаживать… Но знаешь, отчего саднит мне во всей этой катавасии? Не могу я понять, к чему столько стрельбы затеяли и столько народу положили! Все как бы вернулось на круги своя, и по деньгам, и по доходам. К чему все наворачивалось?

Он посмотрел на меня внимательно, налил себе рюмку водки, предложил мне, я отрицательно покачал головой. Козырь выпил махом, бросил в рот несколько миндальных орешков, прожевал, закурил сигарету.