Онлайн книга «Странник»
|
Понимание, что первенство – это одиночество, пришло потом. Когда он уже привык быть первым. А Иван Кириллович проспится. Пусть не от жизни, а всего лишь от пьянки. А там, глядишь, вместе с хмелем пройдет и горечь. А лукавое сознание, спасая душу от раздирающей тоски, придумает прожитым годам не просто оправдание, но найдет в минувшем много глубокого, важного и цельного. Ведь большинство живет даже не как бог на душу положит, а как нелегкая вынесет, и потом, в мирной или не очень тиши пенсионных раздумий, люди придумывают себе принципы, по которым якобы жили, и идеи, которым якобы следовали... Или ничего не придумывают, и к жизни их привязывают привычки. Закон «отрицания отрицания» срабатывает во всем своем разрушительном величии, а потому Ермолов прав в одном: мир принадлежит молодым, только они живут надеждами на блестящее будущее и иллюзиями великих воплощений, всем остальным остается лишь память о прошлом и сожаления о несбывшемся. Звонок в прихожей снова разразился длинной переливчатой трелью. Или это Ермолов вернулся, чтобы добавить в квинтэссенцию вселенской тоски и самобичевания ноту здорового оптимизма?.. Вряд ли. После принятой дозы горячительного он витает в переменчивых чарах Алголя [6], а из когтистых лап этого беса вырваться не просто. Данилов подошел к двери и распахнул ее. На пороге стояла Даша. В руках у нее была объемная сумка-рюкзачок. – Не ждал? – Не ждал. – Хм... Мне что, вот так и стоять? Может, войти пригласишь? – Входи. Только у меня бедлам. Девушка сбросила ветровку, повесила на крючок, тряхнула мокрыми волосами. – Ну что ты на меня так смотришь? Считай, я пришла извиниться за все, что произошло там, у реки. – Бывало хуже. – Я имею в виду не тех, из джипа, а когда... Ну когда меня в машину, а тебя скрутили. – Я же сказал. – Можно мне пройти? – Проходи. В комнате Даша огляделась, округлила глаза: – У тебя не бедлам, у тебя тут гибель Помпеи! – Предупреждать о визитах надо. – Это экспромт. – Тогда и общий бардак в кубрике будем считать экспромтом. – Будем. В комнате повисло молчание. Оно обступало, как вата. – Ну что ты застыл, Данилов? Делай что-нибудь! Предложи девушке крюшон, сигарету, чай, кофе, шоколад! Разлейся соловьем, покажи, какой ты умный и замечательный! А то ведь через пять минут я тут скисну и умру! – Прекрати балаболить. Тебе ведь невесело, а? – Да. Невесело. Можно я закурю? – Валяй. Крюшона нет, а чай сейчас будет. Данилов прошел на кухню. Задумчиво посмотрел на гору посуды в раковине... Выудил две пиалы, тщательно вымыл, сполоснул подошедшим за пять минут кипятком заварной чайник, высыпал более чем щедрую порцию заварки, залил, накрыл полотенцем. Вернулся в комнату, сел в кресло, закурил. – Ну не сиди таким мрачным монументом, Данилов! На самом деле я жутко смущена, а ты... Я не знаю, как вести себя с умными взрослыми мужчинами! Не приходилось! – Разве? – Ну... Только как примерной дочери серьезного родителя. А самой – нет. – Сейчас заварится чай. Олег сходил на кухню, вернулся, расстелил на столике чистое полотенце, принес пиалы, чайник, сахар. Разлил чай. – Ты так и будешь молчать, Данилов? Олег пожал плечами. – Может быть, ты думаешь, я тебе на шею пришла вешаться? – Да нет. С чего? – С чего... – задумчиво повторила Даша. – А ни с чего! Просто вот возьму и обниму! Оттолкнешь? Ты понял, почему я пришла? – Тебе плохо. Даша помолчала, кивнула совсем по-детски: – Да. Мне плохо. Ты догадался, потому что веду себя как истеричка? – Просто ко мне приходят люди, которым плохо. Когда им хорошо, им не до меня. – Если людям хорошо, им вообще ни до кого. Разве не так? – Так. – И обижаться тут не на что. А ты правда странный. Вроде взрослый, а рассуждаешь как ребенок. И вид у тебя совсем такой же: «За что меня наказали?» Наверное, это от беззащитности. Но ведь беззащитность – это не слабость? – Нет. – Вот и я так думаю. Она делает человека сильным и оставляет добрым. Когда-то у меня папа был таким, только... Он всегда так боялся показаться слабым, что надел на себя маску «несгибаемая воля», и она победила его, эта маска. Он перестал замечать живых людей. И понимать. Он видит только их маски. – И тебе от этого плохо? – Мне много от чего плохо. – Это просто юность. С возрастом пройдет. – С возрастом все пройдет, даже жизнь! Только я не хочу жить в клетке и одноклеточным! Данилов улыбнулся грустно: – Часто вся обида юности состоит лишь в том, что нам кажется, что все лучшее в этой жизни уже было и завершилось до нашего рождения... Было до нас и без нас. Или – будет потом, но тоже без нас. Это пройдет. – Что ты читаешь мне сентенции? Я вовсе не дитя неразумное... А ты отгораживаешься от меня этим поучительным тоном, словно забором. – "О чем бы ни спросил бы, зачем бы вдруг да ни разжал уста, опять дежурное «спасибо», потом резервное «пожалуйста» [7] – негромко напел Олег. – Извини. – Это ты извини, что я тебя загружаю... Просто... Я знаю, все лучшее есть сейчас, но оно где-то не здесь, не со мной, вот что! И я загнана в какие-то рамки, мне в них тесно, неуютно, муторно, но другой жизни я не знаю и... боюсь. А что может быть горше – тосковать о жизни и не видеть даже, а чувствовать, как она проходит мимо?.. Олег ничего не ответил, просто смотрел в одну точку. – Прости. – Девушка подняла лицо, посмотрела на Олега, покраснела. – Я немного выпила. Или – много. Для храбрости. Больше всего я боялась, что ты меня сразу прогонишь. – Как ты меня нашла? – Просто. Ты же сказал, что ты журналист. Я объехала две редакции, и уже во второй мне тебя «сдали». – Девушка усмехнулась. – В хорошем смысле этого слова. А адрес дали в твоей редакции. С лестными для тебя рекомендациями. – Да? – Сказали, что ты желчный, злой, самоуверенный, бесцеремонный и непорядочный. Возможно даже, гуляка и ловелас. Прямо как у Жоржи Амаду. Я была заинтригована. – Что-то много лести для одного. – Там такая молодая тетя с телячьими глазами. Похожая на яблоко «белый налив». С гнильцой. Как ее? – Даша наморщила лоб. – Блудилина. |