Онлайн книга «Так говорил Заратустра»
|
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои! Вблизи я боюсь тебя, издали — обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд — останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя! Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют: — кто не испытывал ненависти к тебе — сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя — невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка! Куда влечешь ты меня теперь, ты — верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь — сладостная и неблагодарная ветреница! В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик! Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши? Ты — сова! Ты — летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять? Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей! Вот это танец так танец! Я — охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной? Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам! О надменная, смотри, — я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой: — тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки! Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон — пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели? Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои! О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих! Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь — ты у меня закричишь! В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!» 2 Так отвечала мне Жизнь, зажимая руками нежные ушки свои: «О Заратустра! Не щелкай так страшно плеткой своей! Ты же знаешь: шум убивает мысли, а ко мне как раз пришли такие нежные мысли! Мы с тобой оба — вне добра и вне зла, и не творим ни того, ни другого. По ту сторону добра и зла обрели мы остров свой и зеленый луг — мы вдвоем, только я и ты! Поэтому должны мы жить в мире и согласии! А если мы и не любим друг друга от всего сердца, нужно ли из-за этого сердиться? Ты же знаешь, что хорошо отношусь я к тебе, а зачастую даже слишком хорошо: и все потому, что ревную тебя к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, сумасшедшая старая дура! Но если мудрость твоя возьмет и покинет тебя, тогда и любовь моя недолго останется с тобой». Тут Жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо произнесла: «О Заратустра, ты не слишком-то верен мне! Ты давно уже любишь меня не так сильно, как говоришь; я знаю, ты собираешься скоро покинуть меня. Ибо есть старый, тяжелый-тяжелый, гулкий колокол — до самой пещеры твоей доносятся ночью удары его: — И когда слышишь ты, как он в полночь отбивает часы, ты думаешь между первым и последним — двенадцатым ударом — — думаешь о том, о Заратустра, что скоро покинешь меня, — я знаю это!» «Да, — колеблясь, отвечал я, — но ты знаешь также…» — И я сказал ей кое-что на ухо, шепотом, сквозь золотистые пряди ее спутанных, безумных волос. «Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает никто». И смотрели мы друг на друга, и бросали взгляды на зеленый луг, на который опускалась вечерняя прохлада, и рыдали. И в тот раз Жизнь была мне милее, чем когда-либо вся мудрость моя. Так говорил Заратустра. 3 РАЗ! О человек! Внимай! ДВА! Что вещает глубокая полночь? ТРИ! «Я спала, ЧЕТЫРЕ! И от глубокого сна пробудилась: ПЯТЬ! Мир глубок! — ШЕСТЬ! И глубже, чем думает день. СЕМЬ! Глубока боль мира — ВОСЕМЬ! И все же радость глубже, нежели скорбь. ДЕВЯТЬ! Боль говорит: „Прейди!“ ДЕСЯТЬ! Но всякая радость жаждет вечности, ОДИННАДЦАТЬ! Жаждет глубокой, глубокой вечности!» ДВЕНАДЦАТЬ! * Семь печатей (или: Песнь утверждения и завершения)
1 Если пророк я, исполненный того пророческого духа, что парит над горным перевалом между двумя морями, блуждая между прошедшим и будущим, словно тяжелая туча; враждебный душным низменностям и всему усталому, что не может ни жить, ни умереть; в темной груди таящий молнии и избавляющие лучи света; чреватый молниями, которые восклицают «Да!»; в чьем смехе звучит «Да!»; готовый излить ослепительный свет пророчеств: — но блажен тот, кто носит это во чреве своем! И поистине, долго будет он тяжелой тучей нависать над скалой, тот, кто некогда должен зажечь свет будущего! О, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец — к Кольцу Возвращения! Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я, ибо я люблю тебя, о Вечность! Ибо я люблю тебя, о Вечность! 2 Если некогда гнев мой разрушал могилы, сдвигал пограничные камни и сбрасывал в пропасти разбитые старые скрижали; если насмешка моя, словно буря, сметала прах истлевших слов, и был я метлой для всех пауков-крестовиков и очистительным ветром для старых удушливых склепов; если сидел я, ликуя, возле мест погребения прежних богов, благословляя и любя мир близ памятников былым клеветникам на него: — ибо люблю я даже церкви и могилы богов, когда сквозь разрушенные купола смотрит солнце ясным оком своим; и подобно травам и алым макам, люблю я развалины храмов: — о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец — к Кольцу Возвращения! Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность! |