Книга Драгунский секрет, страница 37 – Дмитрий Линчевский

— Отнюдь. Размышляю о местных нравах.

— Пустая затея. Ты с ними еще не сходился.

— Как же? Мне казалось — не единожды.

— То были цветочки, а ягодки — там, — он кивнул на лесистую гору, что высилась впереди. — Видишь белый дым?

Алексей присмотрелся.

— Да. А что сие означает?

— Упреждение для горцев — мол, русские идут, встречайте.

— Возможно, это пастухи обед готовят?

— Много ли на таком дыму уваришь? Нарочно сырые листья жгут — сигналят.

— Надо ли понимать, что неожиданный набег у нас не случится?

— Именно так и понимай.

— Досадно.

Илья Петрович перевел взгляд на следующую гору. Там, из зеленых трущоб, тоже выбивался густой белый дым.

— Теперь остается гадать — встретят нас, иль проводят.

— О чем вы?

— У них своеобычный уклад. Могут завязать бой на подходе к аулу, могут и на выходе.

— От чего сие зависит?

— От того, к примеру, много ль у них сабель, не мало ли у нас.

— Если преимущество в нашу пользу — испугаются?

— Я тебе рекомендую подобное слово здесь вовсе забыть. Они не страшатся никого, кроме своего Аллаха. Случалось, горсткой на целые полки нападали.

— Так уж никого и не боятся? Люди ведь — должно бы.

— Ну нет, определенный страх, конечно, имеется — перед сородичами, например. Джигиту легче умереть, чем выглядеть конфузно.

Подобное чувство было знакомо и Алексею (как, впрочем, и всякому совестливому человеку), но к страху это имело весьма далекое отношение. Воину же надо знать слабое место противника, видеть, что и он сложен не из камня, что ему, как и многим, ведомы: трепет, испуг, нерешительность. Пока, в рассказах бывалых, горцы виделись исключительно бесстрашными фанатами. Это не добавляло на сердце уверенности.

— И только-то, — протянул Алексей разочарованно, ожидая услышать нечто более существенное.

— Еще, пожалуй, кровная месть их беспокоит.

— Что за невидаль такая?

— Саморасправа. Отмщение за родственников: один убил другого, третий отомстил первому, четвертый — третьему и так дальше… Здесь, брат, на этой почве целые войны разгорались.

— Когда же они останавливались?

— А как весь род изведут, так и кончат.

— Неужели ж, полный род?

— Именно, что так. Случалось, всем аулом от расправы бежали. В чужих краях прятались, дабы выжить.

— А есть ли здесь какая власть?

— Решительно никакой. Чья шашка вострей, тот и своевольничает.

— Дикость, право.

— Разумеется.

— Теперь я понимаю, кому мы тут неугодны.

— Любопытно.

— Как раз тому, у кого шашка вострей. Слабый же чает в нас защиту.

— Верно, друг мой. Вижу, ты и вправду начинаешь разбираться.

За беседой въехали в лес. Жара, испугавшись дремучих зарослей, осталась в долине. Огромный зеленый шатер встретил гостей благоуханьем трав, щебетом птиц, мягкой тенистой прохладцей… но только не безмятежностью.

— Самое ловкое место для засады, — неспокойно сказал Туманов, поглядывая вперед. — Вон в той низине я бы нас и встретил.

Широкая тропа сползала под гору, а через полверсты взбиралась на другую — большая, словом, яма. Авангард колонны уж подбирался к ее краю. Илья Петрович поднял было руку, что б сокрушенно ею отмахнуться. Но тут по рядам пролетела команда: «Стоять. Орудия в голову». Бонжур, хлестнув коня, заспешил к артиллеристам, неся приказ от генерала. Однако живая волна докатилась много быстрей. Тяжеловозы уж выворачивали из строя, заминая широкими копытами молодую поросль. Ездовые с гиканьем взмахнули кнутами, и мощные кони, вздув крупные, как пушечные дула, ноздри, взяли с места в карьер. И тут занялось: грохотанье, лязг, могучий топот, дюжий храп, вскрики солдат, восторженные и одновременно удалые…

— А ведь молодец, наш генерал, — улыбнулся Туманов, провожая взглядом орудия. — Пехоту бы еще флангами пустил, и было б вовсе недурно.

— Да, да, — согласно кивнул Алексей, — пушки ведь глубоко в лес не возьмут — деревья-с.

Илья Петрович состроил восхищенную гримасу.

— Да я смотрю, ты тоже искушен?! Однако, молодец…

От первого пушечного залпа птахи взмыли в небо так высоко, что орлы глядели на них, задрав клювы. От второго — сонные ежи выскочили из нор и бросились в чащу, нагоняя лисиц и волков. От третьего, а следом четвертого — у летучих мышей лопнули перепонки даже в крыльях…

— Ладно бьют, — радовался Туманов всякому выстрелу. — Теперь бы пехоту пустить, а?

— А?! — переспросил Алексей, слегка оглохнув от канонады.

— Говорю, пехоту бы теперь пустить, — прокричал Илья Петрович.

— Да, да. А я вот думаю, не пора ли уж и пехоту пустить. Как считаете?

— Разумеется.

По рядам вновь пробежала команда, на этот раз громче обычной: «Пехота, в авангард! Рассыпать цепь по флангам!» Бонжур опять не успел доскакать с приказом, а белые гимнастерки уже шагали ему навстречу.

— Право, хорош генерал, — не переставая, восторгался Туманов, — ладно чистит, умно.

— Помилуйте, Илья Петрович, а разве иные генералы плохи?

— Разные бывают, мой друг, разные. Есть и такие, которые о солдатах в последний черед заботятся. Первым делом мнят о подвигах, а какой ценою — уж неважно.

— Разве подвиги — это плохо? Вы же сами давеча говорили…

— Разумеется — неплохо. Однако же, их много, а жизнь солдатская одна. И потом, геройствовать уместно самолично, а когда других касаемо — семь раз отмерь. Ты думаешь, отчего, там, в лесу, к татарам выскочил именно я? Ведь — командир, а значит, должен занимать самое безопасное в порядках место.

— А и, правда, отчего?

— Оттого, что совесть не позволила определить кого-то на верную погибель. Риск был огромен. Что жив остался — это ж, брат, случайность.

— На будущее учту.

— Учти и еще. Если командир не станет беречь живота подчиненных, то они побеспокоятся о том сами. А тогда, брат, — пропало. И на ура никого не подымешь, и за собой не увлечешь. Скажут: ты герой, ты и иди. От таких командиров, к слову сказать, иные солдаты к мюридам переходят. Так-то.

В низине послышались оружейные выстрелы. Алексей встрепенулся.

— Пехота, верно, с татарами сошлась.

— Нет, — покачал головой Туманов, — редко бьют, не цепко.

— Что означает — не цепко?

— Отличаешь ли ты по звуку, когда собака пусто брешет, а когда на чужака?