Книга Бельский, страница 129 – Геннадий Ананьев

— На разговор к тебе, государь, на серьезный, — объяснил свой приход воевода Басманов. — Решили: вдвоем сподручней и убедительней.

— Коли так считаете, садитесь. Послушаю вас.

— Ты заставляешь ждать верных тебе слуг за дверью, беседуя с врагом православия наедине. Мы бы разве стали помехой? Или нам нельзя знать, о чем ваша беседа? Разве не осудительно это для царя православной Руси?

— Но я пекусь о подданных своих, чтобы они стали настоящими людьми. Иезуиты по моему разрешению построят в Кремле свой храм и при нем откроют училище. Второй шаг — университет. На манер английских, французских, немецких.

— Иль русские сами своей грамоте не обучены? Иль церковно-приходских школ у нас нет? Иль от отца к сыну рудознатство, плавильное дело, оружейное мастерство и иное ремесленничество не передается у нас?

— Не о пытливых и ищущих я говорю, а о спесивых вельможах, о служках и купцах, да и о простолюдинах. Скину с бояр длиннополые их кафтаны, с людишек армяки вонючие, одену в одежды изящные. Бороды тоже велю побрить.

— Неудобна одежда папистов для нашего короткого, но жаркого лета, для нашей длинной холодной зимы. Да и борода от мороза лицо бережет. Муж без бороды, что баба. Недовольство поднимется великое.

— Ничего, свыкнется, слюбится.

Долгая пауза, и заговорил опекун:

— Ты знаешь, государь, что мною сделано много, чтобы занял ты Богом определенный тебе престол. Ты знаешь и то, что воевода Петр Басманов, перейдя на твою сторону по моему совету, в один день изменил соотношение сил твоих и твоего противника. Делали мы это ради сына Ивана Грозного, ради величия Руси, ради блага ее и процветания. Сегодня мы видим, что вновь нужно спасать тебя, государь, да и Русь тоже. Тебя от заблуждений, Русь от иезуитов и шляхетского вероломства.

— В чем мои просчеты? — с явным неудовольствием спросил Дмитрий Иванович.

— Ты — расточителен. Виданное ли дело отливать трон из чистого золота с подвесками из алмазов? Ты устраиваешь ежедневные веселья с музыкой и плясками, не минуя даже постных дней. Ты не носишь бороды, как латынянин. Ты не почиваешь, как делали все венценосцы испокон века, уважая обычаи российские. Ты редко посещаешь Божьи храмы, а когда делаешь это, тебя сопровождают телохранители-паписты.

— А чего ради ты окружил себя иноземцами? — поддержал воевода Богдана. — Виданное ли дело: набрать три сотни немцев, каждого наделив поместьем и кроме того положив по полусотне рублей жалованья. Сотники над ними тоже иноземцы: французишка Мержерет, ливонец Кнутсен, шотландец Вандеман. Русским, выходит, нет доверия?

— По Москве ходят слухи, будто ты, государь, намерен отдать ляхам Смоленск и Россию приневолить в католичество.

— Я знаю это и уже распорядился пресекать. Завтра главные распространители этих слухов предстанут перед судом. Велю и вам быть на том суде, — и к Богдану: — Ты, великий оружничий, и твоя служба не только в заведовании Аптекарского приказа, не только в том, чтобы извещать меня о смутах, но и пресекать их, ты же проявляешь нерадивость. Теперь о прежних твоих наставлениях. На днях я посылаю в Краков великого секретаря и казначея Афанасия Власьева для сватовства. Он повезет грамоту Сигизмунду Третьему и письмо моей матери царицы-инокини Марии-Марфы к самой Марине с благословением родительским. А музыка? А веселье во дворце? Разве это хуже слез? Разве радость осудительна? А борода? В ней грязь и вши.

Помолчал немного, затем начал отвечать на упреки воеводы Басманова. Так же основательно:

— Твои слова — небыльные. Разве я ущемил тебя в чем-либо? Разве я распустил дворцовый стрелецкий полк, хотя он более всех противостоял мне? Разве я снизил стрельцам жалованье, а не повысил его? Разве я не поверстал всех казаков порубежных и детей боярских в достатке землей в тех объемах, какие были утверждены моим отцом?

Вновь пауза, затем уже слово, сразу к двоим обращенное:

— Все буду делать так, как я вижу во благо Руси необходимое. Как я намерен выводить подданных своих в светлое завтра. Не осуждать меня вам следует, а пособлять всеми силами, — и добавил уже более спокойно. — Завтра суд не по злобству моему, а для успокоения Москвы. Побудете на суде, поймете все сами. Пока же ступайте и занимайтесь всяк своим делом.

Когда же великий оружничий и главный воевода покинули дворец, Бельский спросил Басманова:

— Ну что, убедился? В когтях он у иезуитов и Мнишека.

— Вроде бы так, но он же во многом прав. Ратников русских он и в самом деле не обижает. А нравы его? Богу судить помазанника своего, а не нам.

— Я остаюсь при своем мнении.

— Я тоже при своем. И не осуждаю себя, что поддержал Дмитрия Ивановича.

— Что ж, завтра на суде послушаем.

Впрочем, если уж быть совершенно откровенным, Бельский мог предположить, что не просто так решился на суд государь, что есть у него для этого веские причины.

Впрочем, предполагать — одно, знать — совершенно другое, и Бельский без задержки пошагал в Сыск к тайному дьяку, чтобы спросить у него, знает ли он о том, кого государь намерен судить и что это за суд. Бельский твердо решил, если тайный дьяк знал и не оповестил сразу же, расстаться с ним немедленно и безоговорочно. Хватит терпеть двойный игры.

Переступившего порог тайной избы Бельского тайный дьяк встретил удивленно:

— Так скоро? Я только-только за тобой послал. Страшную весть только что получил, а что с ней делать, ума не приложу.

— Выкладывай.

— Сегодня в ночь возьмут под арест трех князей Шуйских: Василия и его братьев Дмитрия с Иваном за то, что подняли они на щит в свое время Борисом Годуновым объявленное — Дмитрий Иванович не Дмитрий, мол, Иванович, а самозванец. Купец Федор Конев об этом разглагольствовал в трактире. Его арестовали, хотели было пытать, но он без пытки признался, будто не свои слова говорит, а князя Василия Шуйского, а ему, дескать, видней. Он, мол, самолично хоронил Дмитрия Ивановича многие годы назад. Государь определил судить их собором, избранными людьми от всех сословий, даже от гулящих. Прежде такого не бывало — самодержец сам творил суд и расправу.

— Да, делишки. Оттого государь просил меня и Басманова посетить суд. Ну, еще что? Не одних же братьев Шуйских окуют?

— Вестимо, не одних. Стрелецкого голову Смирнова-Отрепьева — в Сибирь. Дворянина Петра Тургенева тоже вон из Москвы. Из людишек служилых прознал лишь о некоем Федорове. С ними без суда расправятся. Иноков Чудова монастыря почти всех по другим монастырям велено разослать.

— Еще есть что-либо припрятанное? Выкладывай начистоту.

— Иезуиты добились согласия на постройку храма для папистов-наемников и тех, что у руки государя в самом Кремле. Им, видите ли, далеко на богомолье ездить в Немецкую слободу.

— Ведаю.

— А еще они убедили Дмитрия Ивановича поставить новую церковь, но не для службы в ней, а для потех.