Онлайн книга «Девятая рота. Дембельский альбом»
|
С покоренных однажды небесных вершин По ступеням обугленным на землю сходим. Под прицельные залпы наветов и лжи Мы уходим, уходим, уходим, уходим! В биографии наши полдюжины строк Социологи впишут — теперь они в моде. Только разве подвластен науке Восток? Мы уходим с Востока, уходим, уходим! Прощайте, горы, вам видней, Какую цену здесь платили, Врага, какого не добили, Каких оставили друзей! Прощайте, горы, вам видней, Кем были мы в краю далеком. Пускай не судит однобоко Нас кабинетный грамотей! — Выпить-то дайте, черти! — Лютый, прекратив петь, потянулся за стаканом. — Олега, еще давай! — пьяно орал Васька Клепиков с противоположного конца стола, он сидел у самой двери, а Олег ближе к окну. — Дай передохну, а то голос сорву на фиг! Рядом с Клепой примостилась Наташка — светловолосая девчонка с Красноярского алюминиевого, она работала там в столовой. Пышная, словно калорийная булочка с изюмом. С изюмом, потому как было в Наташке что-то неуловимое, из-за чего невозможно было оторвать от нее взгляда. То ли сами глаза ее васильковые с черными густыми ресницами, то ли ласковое выражение лица так действовали, сказать трудно. В чем изюм, Лютаев так и не разобрался, потому что в тот момент, когда потянулся за стаканом, вдруг почувствовал, как тонкая рука сидевшей рядом Иришки под столом расстегнула его ширинку и скользнула внутрь, словно в знакомую норку… Иришка тоже работала на заводе — нормировщицей — и жила в этом же общежитии. В отличие от Наташи была она высокой и стройной. Черные прямые волосы ниспадали на плечи, прикрывая длинную тонкую шею. Плечи у нее были изящные и хрупкие, а маленькая упругая грудь соблазнительно выглядывала из расстегнутого до пояса голубого трикотажного платьица на бретельках, больше похожего на длинную майку или комбинацию. — Ты пей, Олежек, пей! — сладко шепнула Иришка на ухо Олегу. — А я тебе закусить приготовлю. Как только Лютаев опрокинул в себя полстакана самогона, Иришка тут же остервенело впилась в его губы своим красным влажным ртом. — Горько! Горько! Горько! — заорал Клепа заплетающимся языком. — Стой, не гони коней, — прикрикнул на него Лютаев, отрывая от себя жадную до поцелуев девчонку. — Какое на хер горько? Погоди, родная, — повернулся он к Иришке и вытащил ее руку из своих штанов. — Еще не вечер. Давайте, я лучше еще спою. Еще не время песни петь об этом. Еще не время правду рассказать. Афганистан — взбесившееся лето. Нам перед совестью себя не оправдать. На смертный бой вперед идут мальчишки, Их командиры-мальчики ведут. Писатели про них напишут книжки И, как положено писателям, приврут. Кто был в Афгане, тот душою ранен, Тот тяжкий крест пожизненно несет. И в этом виноват уже не Сталин, А что-то страшное, что нас давно гнетет. А солнца глаз, как медный таз над миром! Как медный таз на голубой стене! За Родину! За дырочки в мундирах! За черный крест над холмиком могилы… По чьей-то милости мы — на чужой войне. Мы — на чужой войне… — Ой! — капризно воскликнула Наташа, закуривая. — Ну, я не могу так! Повеселее что-нибудь можешь спеть, Олежек! Лютаев двумя пальцами вынул у нее изо рта сигарету и в несколько затяжек выкурил ее до самого фильтра, а потом снова взялся за гитару. — Повеселее, говоришь? Конечно, могу. Снова сон, и солнце над Кабулом Накаляет металл брони. Снова сон, и чую сзади дуло, И молю: Бог меня храни! Снова сон, и перевалом горным Мы идем в наш последний бой. Снова сон, и вот Тюльпаном Черным Едет к маме Андрей домой! Что мне орден, коль нету ног? И ушел навсегда Андрей! Сделал все я, что только мог, И не жалей меня, не жалей! Что мне льготы — без ног — к врачу, Если там из свинца дожди? Если каждую ночь кричу: Подожди, Андрей, подожди! — Эй, народ! — Васька Клепиков, шатаясь, встал со стула и мутным пьяным взглядом осмотрел стол. — А бухла-то больше нет! Вот засада! Чего делать будем? Закуска на столе была просто-таки царская: домашнее соленое сало, присланное Наташке из деревни матерью; две банки говяжьей тушенки, которые Наташка же умудрилась спереть из заводской столовой; Иришкины — собственного приготовления — соленые огурцы и даже жареные «ножки Буша». После того, как Клепа пообещал познакомить ее сегодня вечером с героем-афганцем, Ирка опрометью понеслась в магазин к знакомой продавщице и умолила ее продать пару-тройку окорочков из-под полы. — А если к Ритке за самогоном еще раз зайти? — предложила Наташа. — Нет, — покачал головой Васька Клепиков. — Маргарита больше не даст. — Почему это не даст? — удивилась Иришка. — А потому, — пояснил Клепа, — что я ее сукой назвал за жадность. Она же мне вчера литр за пять рублей продала! А сегодня, когда узнала, что у меня гости, в два раза подняла цену. Ну не сука разве? — Сука, — согласилась Наташка. — Нет, не сука, — погрозила ей пальцем пьяная Иришка. — И вообще, как тебе не стыдно, подруга? Что ты такое про Ритку говоришь? Никакая она не сука, а блядина она распоследняя! — Да хрен с ней, — подал голос Лютаев. — Магазин поблизости есть? — Ну есть, — кивнул Клепа, — а цены там знаешь, какие? — Да по фигу цены, найдутся деньги. Я из Афгана или нет? Погнали, Клепа, покажешь магазин. Вдвоем они вышли из общаги. Уже начало темнеть. Ваську Клепикова здорово развезло, он с трудом удерживал равновесие. Лютый шел, как ни в чем не бывало. В планах на ближайшую ночь у него была Иришка. Или Наташка — все равно. Или обе сразу. В конце концов, надо же когда-нибудь позволить себе расслабиться. Разве он не заслужил эту ночь любви с двумя приличными дамами? — Вот он, магазин. — Показал Клепа рукой на светящуюся витрину. — Тут тебе и водка, и коньяк, и даже шампанское. — Шампанское — компот, — вынес свой вердикт Лютый. — А водочки мы, пожалуй, выпьем. Айда за мной! Но стоило им подойти к входу в магазин, как сюда же подкатили две машины — черный джип «чероки» и синий с серебристыми боковыми накладками «мицубиши паджеро». — Обана! А ну, поканали отсюдова! — испуганно сказал Клепа, в один момент протрезвев. — Давай, давай, не задерживайся! — Он потянул Лютого в противоположную от торговой точки сторону. |