Онлайн книга «Девятая рота. Дембельский альбом»
|
— Папка, ты пришел… — прошептал пацан сквозь тихий плач и слезы. — Я так ждал. Я знал, что ты за мной придешь… Обязательно придешь… У Лютаева подступил к горлу комок, но он взял себя в руки. Времени на сантименты не оставалось… Оставаться в Пенджабе им было не с руки, а в Душанбе они пробираться не стали — на попутках доехали до Ташкента. Там брат Курбаши Пернебай, тоже ветеран афганской войны, помог Олегу с оформлением документов, и уже через пару дней счастливый Алешка летел с папой самолетом узбекских авиалиний в Красноярск. Сначала парень возбужденно вертелся в своем кресле у окна, смотрел за борт в иллюминатор, спрашивал, почему летают самолеты и откуда берутся облака. А потом в одно мгновение скис и заснул, сладко посапывая носом. Олег накрыл сына одеялом, которое принесла стюардесса, и достал из нагрудного кармана групповое фото, которое подарил ему на память Пернебай. На ней он был запечатлен в ташкентском госпитале вместе с его Олей и другими состоявшими на излечении ребятами. Оказывается, она не поверила в гибель Воробья после получения похоронки, и рванула в Туркестан искать его по госпиталям и медсанбатам. Ей удалось найти несколько ребят, которые рассказали ей, как погиб ее жених. И они упросили Олю сфотографироваться с ними, потому что она была чем-то похожа на Белоснежку, только в сто раз красивее. Только теперь Олег понял, как она попала в ташкентский поезд, где он увидел ее впервые. Как же жаль, как жаль, что он тогда в узком коридоре вагона прошел мимо и не заговорил с ней! Все могло быть иначе, все сложилось бы по-другому, и она сейчас была бы жива. А у него было бы два сына. Олег достал из сумки дембельский альбом и вложил туда еще одну фотографию… Какая же сволочь эта судьба! Лютаев подвел сына за руку к обитой черным дерматином двери на третьем этаже самой обычной красноярской пятиэтажки и сказал: — Вот тут, Леха, мы с тобой и проживаем. Запомни, сын, самое главное, что есть в жизни у человека, это семья и дом. Это брат, как крепкий тыл у армии. Без него никакая победа невозможна. Здесь мы с тобой будем держать оборону. Он поставил на пол свою сумку, снял у сына с плеч солдатский вещмешок, достал из него ключи на кольце от гранаты и открыл дверь. Навсфечу им по коридору бежал испуганный неожиданным нашествием гостей Пахомыч. Олег тут же обругал себя за недостаток сообразительности: надо было предупредить деда письмом, что он решил нагрянуть в Красноярск. А то вон он как задыхается и за сердце схватился: неровен час, удар хватит старика. — Ты чего, Олега, с неба свалился? — Ну считай, что так, дед! — рассмеялся Лютый. Я же десантура, или ты забыл? В дом-то пустишь? — Да проходи-проходи! — затараторил старик и, не дожидаясь рекомендаций, метнулся на кухню к холодильнику — за водкой и закусью. Олег и Алешка прошли в комнату, сели за стол. Кроме него, четырех простых стульев и старого резного комода в углу больше в помещении мебели не было. Спал дед в туристическом спальном мешке на полу. Пахомыч в это время гремел на кухне кастрюлями, что-то доставал из настенного шкафа, что-то перекладывал. Наконец, убедившись, что одному ему не управиться, позвал на помощь Олега. Вместе они принесли из кухни маринованные грибочки, квашеную капустку, вареную картошечку, розовое солененькое сальце и неподъемную бутыль самогона. И только теперь Пахомыч сообразил, что Лютаев явился к нему не один. — Е-мое! — развел он руками. — А это кто ж такой будет? — кивнул он подбородком на Алексея. — А это, дед, мой сын, — потеплевшим голосом сказал Лютый. Старик постоял немного, потоптался на месте, похлопал голубыми выцветшими глазами и… сел с Олегом рядом. — Значит, сын… — Да сын я, сын! — звонко крикнул мальчуган и убедительно покивал светлой своей головкой: мол, не сомневайся, дедушка, так оно и есть. Лютый и Пахомыч с улыбкой переглянулись. — Ну и как тебя зовут, сын? — поинтересовался старик, слегка наклонившись к пацаненку. — Алексей Олегович зовут! Разве вам непонятно? — Так я и так тоже седой, да мне ведь по возрасту положено. А ты поторопился, парень… Ага… Значит, седой… И где же тебя так приложило? — Не могу говорить. Тяжко. — Ага… Не надо, значит? — Слушай, Пахомыч, у меня здесь гитара моя где-то была заныкана. Давай, споем? — А давай! — махнул рукой повеселевший старик, встал со скрипом в суставах и притащил стоявшую за комодом в углу гитару. Олег подкрутил колки, настроил инструмент и запел хрипловатым, задушевным голосом: Дымилась роща под горою, И вместе с ней горел закат. Нас оставалось только трое Из восемнадцати ребят! Как много их, друзей хороших, Лежать осталось в темноте У незнакомого поселка, На безымянной высоте… — Погоди, Пахомыч! — спохватился Лютый, отставляя в сторону гитару. — Я же тебе подарок привез! Он наклонился к сыну и отобрал у него эсэсовский кинжал. Мальчишка захныкал, но Олег достал из той же сумки горсть патронов и высыпал на пол перед мальцом. Тот занялся подсчетом боеприпасов, забыв об опасной игрушке. — Смотри, дед! Я совершенно случайно оказался на Кавказе в тех местах, где тебе в сорок четвертом воевать пришлось! Вот тебе кинжал оттуда! — Ешкин кот! — хлопнул себя Пахомыч по лбу, как будто забыл о чем-то важном. — И у меня для тебя подарок хороший есть! — Да ну! — удивился Лютый: он вдруг прикинул, что это будет первый подарок в его жизни. Пахомыч, встав со стула, засеменил к старому комоду, открыл его, что-то достал и вернулся, неся на вытянутых руках точно такой же эсэсовский кинжал. — Держи, Олежек! Это тебе! Я тоже совершенно случайно оказался в тех горах, где тебе воевать довелось. Они обменялись клинками и, чуть не расплакавшись, обнялись. Потом снова сели за стол и накатили еще по одной… — Папа! — позвал Олега Алешка. — Па-а-апка! — Да, что тебе, сынок? — посмотрел в его сторону Лютый. Пацан сидел на полу и перелистывал старый дембельский альбом, с интересом разглядывая молодые веселые лица на черно-белых фотокарточках. — Папа, а это кто? У Лютого опять защемило сердце. — Это, Алешка, мои друзья. Девятая рота, сынок… — Девятая рота? — переспросил мальчишка. — Девятая рота… — тихо прошептал Лютый. Неожиданно громкий звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Он вопросительно взглянул на Пахомыча: мол, сам откроешь или как? Но старик с загадочным выражением лица махнул рукой и похлопал себя по сердцу, изобразив бровями болезненное состояние организма. |