Книга Апокалипсис Томаса, страница 34 – Дин Кунц

Заперев дверь своих апартаментов, я поднялся по каменной винтовой лестнице в вестибюль второго этажа. Костяшки моих пальцев только приближались к двери, когда она распахнулась, так что постучать я и не успел.

Рафаэль, золотистый ретривер, которого мы спасли в Магик-Бич, лежал на полу, держа передними лапами косточку «найлабоун» [14] , и энергично ее жевал. Завилял хвостом, приветствуя меня, но «найлабоун» прочно приковывал его внимание, и он не желал отвлекаться на почесывание груди или живота.

Бу находился в другой комнате или отправился обследовать Роузленд. Собака-призрак, он мог проходить через стены, если возникало такое желание, и проделывать все, присущее призракам. Но я и раньше замечал, что его, так же как любого живого пса, отличает здоровое любопытство и он обожает исследовать новые места.

Портьеры Аннамария не раздвигала, так что освещение обеспечивалось, как прежде, двумя лампами с абажурами из цветного стекла. Аннамария сидела за тем же маленьким обеденным столом. Только ни для нее, ни для меня не дымились кружки с чаем.

Вместо них на столе стояла неглубокая синяя миска диаметром в восемнадцать дюймов, наполненная водой, в которой плавали три огромных белых цветка. Чем-то похожие на цветы магнолии, но размером побольше, никак не меньше канталуп, с лепестками такими толстыми, что они казались искусственными, сделанными из воска.

Мне уже доводилось видеть эти цветы на большущем дереве, растущем рядом с домом, в котором она некоторое время жила в Магик-Бич. Однажды мы вместе ели за столом, на котором три цветка плавали в такой же неглубокой миске.

Знать названия того, что окружает нас, — один из способов отдавать дань уважения красоте этого мира, которая поддерживает меня и помогает не поддаться печали. Я знаю название многих деревьев, но не того, на котором растут такие цветы.

— Где ты их взяла? — спросил я, подходя к столу.

Свет лампы падал на цветы, вощеные лепестки отражали его на Аннамарию, и этот отблеск обманывал глаз, создавал впечатление, что ее лицо светится изнутри.

Она улыбнулась.

— Я сорвала их с дерева.

— Это дерево растет в Магик-Бич.

— Это дерево здесь, Одди.

Я лишь однажды видел дерево с такими цветами, то самое безымянное в Магик-Бич, с широко раскинутыми черными ветвями и восьмидольчатыми листьями.

— Здесь, в Роузленде? Я облазил все поместье. Не видел ни одного дерева с такими цветами.

— Оно здесь, точно так же, как ты.

Менее чем неделю тому назад она проделала фокус с одним таким цветком. Мою подругу, женщину по имени Блоссом, которая при этом присутствовала, фокус этот потряс до глубины души. Теперь, похоже, она потрясла и Ноя Волфлоу, хотя созданная ею иллюзия подействовала на него наверняка не так, как на Блоссом.

— В Магик-Бич ты обещала мне что-то показать посредством такого цветка.

— И покажу. Ты запомнишь это на всю жизнь.

Я отодвинул стул, на котором раньше сидел.

Прежде чем уселся, она подняла руку, останавливая меня.

— Не сейчас.

— Когда?

— Всему свое время, странный ты мой.

— Ты это уже говорила.

— И говорю снова. Как я понимаю, сейчас у тебя неотложное дело.

— Да. Я нашел того, кому я нужен. Мальчика, который не называет мне своего имени. Я думаю, он действительно ее сын… если в этом может быть хоть какой-то смысл.

Отражения лепестков цветов, которые плавали в миске, подсвечивали ее большие темные глаза.

— У тебя нет времени на объяснения, да они мне и не нужны. Делай, что должен.

Что-то ткнулось мне в руку. Посмотрев вниз, я увидел материализовавшегося Бу. По ощущениям он ничем не отличался от настоящего пса, все признаки под моим прикосновением приобретают плоть. Его теплый язык лизнул мои пальцы, но мокрыми они не стали.

— И помни, что я говорила тебе раньше, — добавила Аннамария. — Если ты усомнишься в справедливости своих действий, ты умрешь в Роузленде. Не ставь под сомнение благородство своего сердца.

Я понимал, почему она напутствовала меня такими словами. Не так уж и давно в Магик-Бич произошли некие события, по ходу которых мне пришлось убить пять человек, замешанных в террористическом заговоре, в том числе красивую молодую женщину с большими чистыми глазами. Если бы я не убил их, они убили бы сотни тысяч людей, возможно, миллионы, и они убили бы меня. Но убийство, особенно женщины, даже при самозащите, опустошает меня, я ужасаюсь самому себе.

Потому-то я в самом начале сказал вам, что в последнее время я пребывал не в лучшем расположении духа и не мог найти что-нибудь веселое в любой ситуации, как это обычно случалось раньше. По этой же причине мне снился Освенцим, и я боялся умереть дважды.

— Ты нужен мальчику, — напомнила Аннамария.

Еще раз взглянув на цветы, я направился к двери.

— Молодой человек, — я взглянул на нее, — верь в справедливость своих действий и возвращайся ко мне. Ты мой защитник.

Ретривер и белая овчарка смотрели на меня. Ни один не вилял хвостом. Генри Уорд Бичер [15] в свое время сказал: «Собака создана специально для детей. Она — бог веселья». Я с этим согласен. Но собаки иной раз могут посмотреть так серьезно, как удастся далеко не всякому человеку. Словно они могут видеть будущее и ужасаются тому, что тебя ждет.

Я покинул апартаменты Аннамарии, плотно закрыл за собой дверь, нашел в кармане ключ и запер ее.

Выйдя из гостевой башни, я вдруг осознал, что среди эвкалиптов и в дубовой роще около лужайки Энцелада нет ни одного опавшего листка, ни на участках голой земли, ни на травке, ни на каменных плитах дорожки.

Размышляя над этим и над многим другим, я кружным путем направился к домику главного садовника, с тем чтобы никто не увидел меня из окон особняка. По лужайкам, полям, под прикрытием деревьев я продвигался к северному концу огромного поместья, оглядываясь в поисках загадочных свиней, если я имел дело со свиньями, и жеребца с его наездницей.

Свиньи пугали меня, но единственная лошадь в Роузленде была призраком, и это радовало. Я нахожу лошадей прекрасными, благородными и все такое, но… однажды ночью, несколькими годами раньше, три женщины на лошадях охотились за мной в пустыне, окружающей Пико Мундо. Они хотели раскроить мне череп и забрать мозг. И их жеребцы пугали меня ничуть не меньше, чем они сами.