Книга История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века, страница 38 – Фредерик Дар

— В начале века, — продолжаю я, — три исключительных монарха правили в Европе и даже в мире. Это были… Ну-ка, мадемуазели! Знаете ли вы, кто?

Но мышки как в рот воды набрали. Отвечает прыщавый знаток Реформы: «Франциск Первый, Генрих Восьмой и Карл Пятый!»

— Спасибо, мадемуазель, — говорю ему я. И продолжаю свою лекцию: — Три короля такого масштаба — это много для одного времени. И потом, три — это неудобная цифра. Поэтому эти господа поочередно то вступали в союз, то расстраивали друг другу планы.

— Кто же из них утёр нос остальным? — спрашивает Берю.

— Карл Пятый, вне всякого сомнения, — уверяю я. — Он был возведён в императоры, хотя на этот пост метил наш национальный Франциск. О Карле Пятом говорили, что солнце никогда не заходило над его владениями. Он захапал всё, от Австрии до Южной Америки!

— Колониалист, короче! — резюмирует Берю. — Он правильно сделал, что сыграл в ящик, потому что в наши дни ему бы устроили несладкую жизнь!

— Франциск Первый глотал слюни перед могуществом короля Испании. Он хотел заключить союз с королём Англии, Генрихом Восьмым, вы знаете: толстяк, имевший шесть жён, который послал Папу подальше и ел курицу руками.

— Этот мужик знал толк в жизни, — заключает Берю. — Жаль, что он был англичанином. По мне, так он больше подходил на роль короля Франции. — И добавляет с хитрым видом: — Он, наверное, всегда был в боевой готовности со своими-то шестью жёнушками!

Замечание неприличное, но к месту. Некоторые девушки возмущаются, но это те, что сидят на диете, а большинство его все же оценило.

— Для заключения этого союза была устроена встреча в Лагере Золотой Парчи, без которой французские народные картинки много потеряли бы.

— Watt Isis? — спрашивает мой друг.

— Чтобы поразить короля Англии, Франциск Первый приложил все усилия. Палатки в лагере были шиты золотой нитью. Внутри были ковры, драгоценные камни, изысканные блюда, восхитительные девушки…

— Я бы не отказался провести там с недельку в качестве почётного гостя, — мечтает Толстяк.

— Тебя так и тянет к роскоши! — злобно укоряет его бочка с жиром. — Это добром не кончится, Александр-Бенуа, добром не кончится!

Берю объясняет, что нет ничего плохого в том, что он хочет побольше знать о Золотой Парче. Его всегда привлекало всё красивое, всё утончённое, и лучшим доказательством является то, что он женился на Берте. Прорва успокаивается. Берю принимает гордый вид наездника, но на самом деле это просто дипломатический ход.

— У ростбифа, наверное, глаза повылезали, не так ли? — шепчет он. — Если он приехал из своей Лондонской Башни со своими зубастыми королевами, Золотая Парча для него была всё равно что кинопанорама.

— И даже больше, ибо он не простил эту роскошь своему французскому коллеге. Наш блистательный товарищ Франциск Первый, привычный к концертам в Лувре, совершил огромную психологическую ошибку. Он хотел восхитить, но не понимал, что этим только унизил! Лишь только короли расстались после того, как отлично погудели, Генрих Восьмой поспешил заключить союз с хитрым Карлом Пятым. Последний был достаточно могущественным и мог позволить себе оставаться скромным.

— В общем, как лионские торговцы шёлком, — приводит аналогию Берюрье, — которые ездят в своих старых «дофинах» или «арондах», хотя могли бы подарить «кадиллак» даже своей домработнице. И что же вышло с этим альянсом?

— Франциск Первый пережил огорчение. Но он был не из тех королей, которые портят себе кровь из-за каких-то неполадок в карбюраторе. Он всё-таки начал войну против Карла Пятого, но тот надрал ему задницу в Павии.

— Никогда о ней не слышал.

— Потому что во Франции дают имена улицам и бистро только в честь побед. На Елисейских Полях есть Мариньян, но ты можешь не искать Павию в телефонном справочнике. А самого Франциска Карл Пятый взял в плен!

— В общем, труба!

— Не совсем! Наш король пользовался такой популярностью, что когда его привезли в Мадрид для заключения в тюрьму, его встретили как победителя, а не как пленника. Даже не сразу можно было понять, кто из них двоих попал в плен!

— Наверное, Арлекин сильно бухтел?

— Ещё бы! Он тут же засадил его в карцер.

— Ему удалось бежать?

— Он спасся чудом. Элеонора, сестра Карла Пятого, в него влюбилась. Она готова была разбиться в лепёшку, но вытащить его из этой крысиной норы. Франциск Первый, не веря в такую удачу, пообещал на ней жениться.

— Но он же был женат?

— Нет, ибо он очень рано овдовел, его молодая жена поступила очень благородно, отдав Богу душу перед военной кампанией. Поскольку Карл Пятый не мог держать своего шурина в тюрьме, он отправил его в Лувр без оплаты почтовых расходов.

— Очень интересно, — говорит Берта. — И что же, он сдержал своё слово?

— Да. Франциск женился на Элеоноре. Он был джентльменом. Вот только после того, как он женился, он ею больше не занимался.

— И что, она ему ничего не говорила? — удивляется Берю. — А ведь испанки в постели ведут себя очень даже неплохо. У андалузок кровь горячая.

— Франциск Первый пас собственных овечек, понимаешь? Привычка — вторая натура. Если ты накрываешь прибор десять раз подряд с одной и той же, значит, у неё что-то есть для вдохновения, не так ли?

— А Арлекин знал, что его шурин не щекотал подвязки его сестрёнки?

— Все всё знали.

— Понятно. «Минута» и «Канар аншене» [110] , наверное, в открытую смеялись над ними? Не говоря о сплетнях в «Коммер», которую вообще читают только между строк. Если Арлекин знал об этом, он, наверное, не находил себе места?

Берю не может понять, почему мы улыбаемся, и смотрит на нас с удивлением. Его Дульцинея продолжает исторический допрос. Она хочет знать, какие важные дела ещё сделал Франциск Первый.

— Он сделал кое-что такое, что могло сначала показаться незначительным, но потом имело тяжёлые последствия.

— И что же? — спрашивают меня наперебой.

Прыщавый молодой человек открывает рот, но я опережаю его, ибо я не люблю, когда мне портят эффект.

— Он женил своего сына, будущего Генриха Второго на родственнице Папы… И знаете, как звали это юное создание?

Очкарик снова открывает рот. Я быстро засовываю ему туда сардельку, с шутливым видом.

— Её звали Катрин де Медичи!

Всеобщее возмущение подтверждает мне, что одиозные личности пользуются большей популярностью, чем положительные.

Как обычно, Толстяк лучше всех выражает общее настроение:

— Засада!

Тишина.