Книга Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз, страница 47 – Фредерик Дар

— Отлично!

— Совместными усилиями мы постараемся скрыть эту драму от пассажиров «Мердалора» на время круиза, и это главное!

— Самое главное! — лихорадочно добавляет Оскар Абей.

— Знание факта преступления успокаивает, если одновременно объявляют об аресте убийцы.

— Ещё как!

— Надо вернуть нам наши каюты.

— Само собой разумеется.

— Дать нам полную свободу действия!

— Она у вас уже есть!

— Больше не допускать нервных срывов, которые вредят вашей челюсти, нашему настроению и престижу вашей несчастной компании!

— Клянусь!

— Всё очень серьёзно, Оскар. Кровожадный маньяк находится на борту. Он где-то рядом. Он вышел из себя! Он наносит удары! Возможно, он ударит вновь!

И тут раздаётся стук в дверь.

— Нет! Нет! Пощадите! Смилуйтесь! Мне страшно! Только не меня! У меня ребёнок! Я дам денег! Сколько? — всхлипывает судовладелец в страхе.

— Войдите! — кричит Старик.

На пороге стоят маман и мадам Пинюш, которые принесли нам остатки своего завтрака.

Биг директор «Паксиф» от облегчения начинает рыдать.

Он просит у всех прощения за свои зверства. Хочет вернуть нам наши апартаменты. Он сам будет угощать нас икрой; не отойдёт от нас ни на шаг, будет мыть нам ноги.

— Я люблю вас, — говорит он с мокрым лицом, протянув к нам руки. — О, как я вас люблю!

И он покидает дортуар, посылая нам воздушные поцелуи кончиками своих пухлых пальцев.

* * *

Старик слушает мой отчет молча. Берю, наоборот, выдаёт отчаянные междометия. Вот, блин! Его дружбан! Его богиня любви! Мёртвые! Убиты! Он не может поверить! Наверное, мне показалось, или же я ошибся каютой!

— Да замолчите же, несчастный развратник! — раздражённо перебивает его Босс. — Вы теперь ещё замешаны в деле с убийством! О нет, определённо я не могу терпеть такого, как вы, в полиции. Я просто вынужден дать вам полную отставку.

Берюрье склоняет голову. Он знает, что это наказание справедливо, что нужно выбрасывать гнилые фрукты из корзины. Он заплатит за всё. Он готов.

— Тем временем, — тороплюсь я, — нужно найти способ, чтобы перетащить два тела в морг, не привлекая внимания.

И мы отправляемся на место происшествия, чтобы осмотреть его.

Чувствуется, что официальная полиция всегда будет для Гектора чем-то вроде незаживающей раны. Экземы. Нагноения. Он комплексует оттого, что он не настоящий детектив. Заметьте, во Франции частная полиция — это нечто из разряда кукольного театра. Не считая нескольких старых сыскарей на пенсии, лабораторные ники картеры — не более чем шутники, соглядатаи в номерах, смотрители биде, филёры жен, мучимых приближением тридцатипятилетнего рубежа. Охотники за пиастрами, в особенности. Небольшой задаток, затем ещё один! Они дурят рогоносцев, подпитывая их подозрения. Наводят глянец на их рогах, не более того. Я вспоминаю одну передачу по «ящику», в которой брали интервью у «учеников» частных сыщиков. Всё равно что дом для двинутых, друзья мои! Надо было видеть рожи этих будущих Шерлоков Холмсов. Слышать, что они говорили. Как объясняли своё призвание. Если их что и воодушевляло, так это слежка. Идти по пятам какого-нибудь типа. Следить за ним на отрезке его бедной жизни, наблюдать, как он жрёт и как он трахается! Кретины! Слабоумные! Извращенцы, больные на голову. С гнильцой в кочерыжке. Пугающие своей бездумностью, бесчеловечностью. Рогоносцы в ещё большей степени, чем их будущие клиенты! Заплесневевшие от посредственности. С душами, позеленевшими, как окись меди. Приторные доносчики. Рыцари гнусности! Столь же аппетитные, как пользованные гигиенические средства. Презренные до бесконечности.

Что до «Пинодэр-Эдженси», Гектор сделал всё от него зависящее, чтобы отдалить его от фаянсовых берегов «Жакоба и Делафона» [54] . Адюльтерное биде́ — не его ратный конь. Он старается работать под настоящую полицию. Ему больше по душе добывать сведения коммерческого характера. Разыскивать юных беглецов. Об этом написано на его почтовой бумаге в изысканных, отточенных выражениях. Ему так хотелось выразить свой идеал детектива, что почти не осталось места для письма. С вставками, выделенными красным курсивом, рамками, изречениями и даже выдержками из Библии! Его кредо, говорю вам, его информационный блок.

Как бы то ни было, но в окружении настоящих фараонов Гектор чувствует себя в смысле настроения как будто на карантине. Легавка, друзья мои, она как гомосексуальность: или ты из этих, или нет. Он считает себя следователем, он разоблачал страховых мошенников, он выбивал признания у нечистых на руку домработниц, но всё же он не из этих и он не будет им никогда. Последний из контролёров блещет ярче, чем мой бедный кузен.

— Идёшь с нами? — предлагаю я.

— Нет, спасибо, — отказывается он. — Мне платят не за убитых, а за поиск пропавших.

Можно подумать, что это мы виноваты в этих двух конкретных, кровавых убийствах. Он обозлён на нас.

Месье Феликс говорит во всеуслышание, что он пойдёт с нами, но как только мы доходим до поворота, он берёт меня под руку для важного совещания.

— Я напросился пойти с вами, дорогой Сан-Антонио, чтобы не оставаться в компании мадам Берюрье, её тирания меня утомляет. В общем, вы занимаетесь своими делами, а я своими.

И сворачивает к левому борту, тогда как мы направляемся к правому.

И пока мы топаем, я спрашиваю Берю:

— После того, как ты закончил скачки с индуской, ты ещё оставался там?

— Ни минуты. Я уже был сыт по горло всей этой ерундой, ноги как чулки без подтяжек! Я соскочил сразу.

— Ты говоришь, аргентинец спал?

— Завалился на канапе, как дохлая корова!

— А малышка?

— Зашла в ванную.

Таким образом, будущий убийца поджидал на площадке, когда Толстяк выйдет.

— Ты никого не заметил, когда вышел из каюты?

— Нет, никого!

— Ты не почувствовал кого-нибудь в тени площадки?

Старик говорит недовольным тоном:

— Как можно «почувствовать кого-то в тени», будучи пьяным вдрызг, дорогой Сан-Антонио?

Берю сгибается ещё больше под тяжестью сарказма.

— Там не было тени, — говорит он. — Дворик был освещён как днем.

Мы подгребаем вчетвером (ибо в конце свиты, разумеется, идёт Пинюш). Место безлюдно из-за этой дурацкой трубы, которая дымит сильнее, чем все кузницы Крезо во время войны. Мои товарищи входят вслед за мной и преклоняются перед двумя трупами.