Книга Досье на Крошку Че, страница 62 – Дарья Донцова

«Удивительно, как быстро люди забывают даже то, что происходило несколько лет назад, что уж тут тогда говорить о Древнем Египте или греках времен Троянской войны, боюсь, мы никогда не узнаем, как они на самом деле жили. Археологи, откапывающие всякие предметы искусства и быта, могут здорово ошибаться. Вот недавно в горах нашли великолепно сохранившуюся мумию мужчины, и теперь ученые спорят: кем он был? Охотником? Крестьянином? Зачем полез на перевал? Хотел найти там еду? Но вроде первобытный дядька не был голоден, он хорошо перекусил перед кончиной, — трещал корреспондент, улыбаясь во весь рот. — Прошлое ставит перед нами порой неразрешимые загадки! Действительно, отчего плащ умершего имеет на спине странное отверстие, а?»

Я зарылась в плед, раздумывая над последними словами. И правда, иногда случаются в жизни такие казусы, что даже армия академиков не разберет, в чем дело. Станут ломать головы, делать удивительные предположения и при этом будут попадать пальцем в небо. А на самом деле ситуация проста, словно веник.

Вот мне сейчас припоминается одна история.

Когда я преподавала в заштатном институте французский язык, на нашей кафедре имелось всего три представителя сильного пола. Двое из них были настолько стары и немощны, что практически не показывались на занятиях, а вот третий, Александр Григорьевич Омолов, выделялся редкой любовью к дамскому полу. Нас, преподавательниц, сластолюбец не замечал — мы выпали из возраста Лолит, а он предпочитал иметь дело с незрелыми персиками.

Действовал наш ловелас просто: сначала он намечал себе жертву, потом принимался строить девочке глазки, и если студентка оказывалась не против более близкого контакта с преподавателем, то все происходило очень мило. Но, увы, подобный поворот событий случался редко, поскольку Александр был, мягко говоря, некрасив. Росточком Омолов получился чуть выше нашего мопса Хуча, спортом он не занимался и имел довольно объемистое брюшко, с волосами и зубами у препода тоже случилась беда: первых практически не имелось, а вторых было слишком много (крупные желтые клыки и резцы росли у Омолова тесно, наползали друг на друга). А еще наш донжуан имел потные ладошки и мерзкую привычку щелкать языком по небу, отчего я долгое время пребывала в уверенности: отвратительные зубы Омолова являются плохо сделанным протезом.

Теперь понимаете, почему подавляющее количество первокурсниц шарахалось от Александра, услыхав от него вкрадчивое:

— Душенька, вам следует прийти ко мне на личную консультацию.

Девочки пугались до полусмерти, но что им было делать? Александр Григорьевич вел себя последовательно: душил несчастную избранницу неудами, топил незачетами, и в конце концов бедняга, поняв, что вылетит из института, сдавалась. Как выкручивались студенточки, пытаясь не видеть и не слышать мужика в самый пикантный момент? Может, затыкали уши ватой, а на нос водружали черные очки? Этого я не знаю, но факт остается фактом: никто не поднял скандала, не пошел жаловаться на похотливого препода в деканат, не устроил истерики. Девочки, вздрагивая от брезгливости, покорно ехали к Омолову домой. Александр специально выбирал для утех первокурсниц-провинциалок. Несчастным девушкам предстояло еще пять лет сидеть в аудиториях, и они понимали: откажешь Омолову, устроишь трам-тарарам — и вылетишь из учебного заведения. Александр Григорьевич сумеет выкрутиться, а от революционно настроенной студентки ректор пожелает избавиться, наш начальник страшно боялся скандалов.

В общем, институтский ловелас ощущал свою безнаказанность и распоясался окончательно. В сентябре, придя после летнего отдыха в аудиторию, он приметил прехорошенькую мордашку в первом ряду и открыл сезон охоты. Олеся Колокольникова, так звали очередную «любовь» похотливого мужичонки, сначала пришла в ужас, но потом, поняв, сколько неприятностей ей может причинить Омолов, вроде начала благосклонно относиться к его ухаживаниям. Естественно, по институту тут же поползли слухи, и кое-кто из преподавательниц стал брезгливо поджимать губы при виде стройной фигурки Олеси. Это — присказка, теперь сама история.

Двенадцатого октября я прибежала на работу к восьми. В тот понедельник была моя очередь дежурить по кафедре. Нынешние преподаватели, прискакивающие на лекции за пару секунд до звонка, а то и спустя пять минут после него, не поймут нас, воспитанных комсомолом и парткомом. В советские годы лектору предписывалось прибывать в институт к девяти утра, независимо от того, в котором часу у него начинались семинар или лекция. Рабочий день установлен с девяти до восемнадцати, вот и проводи его на службе: сиди тупо за письменным столом, наливайся чаем, сплетничай с коллегами, домой тебя, маящегося от безделья, никто не отпустит. Впрочем, иногда приходилось прибывать на родную кафедру и в восемь: дежурный преподаватель отпирал двери, открывал окна, проветривал помещение и ставил в ожидании коллег чайник.

Идиотизм! Зачем, спрашивается, выдергивать людей из кровати в несусветную рань? У меня нет ответа на этот вопрос. Традиция была заведена ректором, который считал, что наличие дежурных дисциплинирует. Ну да сейчас речь не о заморочках начальства.

Так вот, двенадцатого октября, проклиная тяжелую долю работающей женщины, я притащилась к восьми утра в институт и обнаружила у двери свою коллегу и однофамилицу Дину Васильеву.

— Ты чего в такую рань пришла? — отчаянно зевая, спросила Динка, вынимая из сумочки ключи.

— На дежурство, — еле-еле ворочая со сна языком, ответила я.

— Сегодня моя очередь.

— В расписании стояло: «Д. Васильева», — мрачно напомнила я.

— Верно, — кивнула товарка, — я и есть Д. Васильева.

Пару секунд мы глядели друг на друга, потом обе рассмеялись.

— Ой, ну и дуры мы! Надо было еще вчера сообразить и договориться.

На меня навалилась тоска. Ведь могла в дождливый день поспать подольше, а вместо этого попала на дежурство.

— Обидно-то как, — загудела Динка, отпирая дверь, — хотела…

Конец фразы застрял у коллеги в горле.

— Мама! — вдруг взвизгнула она, — Дашка, там…

Я машинально глянула туда, куда указывал палец однофамилицы, украшенный симпатичным колечком с янтарем.

У стены, между батареей и доской, маячила странная фигура крестообразной формы.

— Вор! — завизжала Динка.

Непонятное существо издало стон.

— Тише ты! — дернула я Васильеву. — Что в институте красть? Методички, написанные в сорок девятом году? Помятый чайник или тапки завкафедрой? Вы кто, немедленно отвечайте!

Последняя фраза относилась к незнакомцу.