Книга Зеленый король, страница 101 – Поль-Лу Сулицер

«Он не оставил изучения права…»

И тут только Сеттиньяз заметил зеленую папку, оставленную нарочно на виду, среди телефонных аппаратов. На обложке красовалась знакомая надпись: «Строго конфиденциально — Передать в собственные руки…»

… И другая, гораздо мельче: инициалы Д.Дж.С. «Дэвид Джеймс Сеттиньяз?» Он протянул руку к зеленой папке, одновременно объясняя своей личной секретарше, что она должна отменить все встречи до нового распоряжения, а также предупредить его домашних, что он не придет обедать.

Но папку он не тронул. Повесив трубку, Сеттиньяз сел на второй стул, взял Сола Беллоу и стал читать. Через несколько минут он услышал легкий стук двери, выходящей на улицу, затем гул голосов, и, наконец, не выдав и малейшим звуком своего приближения, в проеме двери выросла высокая фигура Реба. Он улыбнулся:

— Извините за опоздание, Дэвид. Мне хотелось пешком пройти от Манхэттена, но я переоценил свою скорость. Вам следовало открыть папку.

Подразумевалось: «Поскольку я оставил ее на виду. И надо было понять, что она предназначалась вам. Или вы думаете, что я допустил ошибку?» Кто осмелился бы предположить, что Реб Климрод совершает ошибки? Раздражение, даже настоящая злость снова пронзила Сеттиньяза.

— Дэвид, извините меня. Я иногда ставлю вас в неловкое положение. Не сердитесь, прошу вас.

Он вошел в комнату и сел, приняв свою обычную позу: руки — в карманах куртки, ноги вытянуты, подбородок опущен на грудь, а глаза подернуты поволокой. Реб тихо сказал:

— Возьмите же папку и прочтите.

Сеттиньяз отложил Беллоу и подошел к столу. В папке лежал только один лист машинописного текста. Он прочел: «Сеттиньяз, Дэвид Джеймс, родился в Нью-Йорк-сити, штат Нью-Йорк, 2 сентября 1923 года. Смотри предыдущее досье. Период с 1 января по 31 декабря 1966 года: никаких нарушений. В соответствии с полученными инструкциями наблюдение прекращено с 1 января 1967 года в ноль часов». Вместо подписи — буквы «Дж».

— Джетро, — пояснил Реб. — Диего должен был рассказать о нем Джорджу Таррасу, а он — вам. Да, это он присылает вам одно за другим все досье. И в дальнейшем будет это делать.

— С каких пор я… нахожусь под наблюдением?

— С 1 января 1950-го, с ноля часов. Но вы ведь догадывались об этом.

— И что он откопал обо мне?

— К его величайшему сожалению, ничего. Ничего серьезного. Джетро считает, что все люди, находящиеся на свободе, — неразоблаченные преступники. Вы и Таррас заставили его усомниться в этом основном постулате. «Таррас тоже», — подумал Сеттиньяз, которого это немного утешило.

— Таррас тоже, — сказал Реб, приводящий в отчаяние своим умением читать чужие мысли.

— И с него тоже снято наблюдение?

— Да.

Реб поднял руку:

— Дэвид, ответа на вопрос, с какого времени я приказал Джетро не следить за Джорджем Таррасом, не будет. Так не задавайте его, прошу вас. Не так важно знать, оказал ли я полное доверие Джорджу раньше, чем вам, или наоборот. К тому же вы и так знаете, как обстоит дело. Вы сейчас спросите, почему я, державший вас под наблюдением более пятнадцати лет, теперь решил прекратить его. Ответ: не знаю. Вероятно, потому, что наступает в жизни момент, когда ты должен полностью довериться кому-то.

— Вы приводите меня в отчаяние.

— Моей манерой задавать вопросы и отвечать на них? Я знаю. Но иначе не умею.

И он засмеялся:

— Скажем, иногда так получается невольно. Но смех очень быстро оборвался. Взгляд снова затуманился. Он смотрел на Сеттиньяза.

— Прошло двадцать два года и сто пятьдесят четыре дня, Дэвид. Вы помните Маутхаузен?

— Да.

— Ваши воспоминания абсолютно точны?

— Конечно, не так, как ваши.

Взгляд серых глаз стал очень тяжелым, сверлящим и почти гипнотизирующим.

— Боже мой! Те звуки жизнь родит простая… Дэвид? Помните, как дальше?

Сеттиньяз чувствовал, что слабеет неизвестно почему. Волнение охватывало его.

— Кротко ропщут звуки, город оглашая…

— Да, Дэвид!

— Что с собой ты сделал? Ты богат слезами… Что ты, бедный, сделал с юными годами?..

И он замолчал. Реб был доволен. Он улыбался необыкновенно ласково и дружелюбно:

— Я не хочу… как сказать?., играть на ваших чувствах. Так говорят по-французски, не правда ли? Или предаваться воспоминаниям в вашем присутствии…

Он размял ноги, кисти рук — когда он вынул их из карманов куртки, пальцы разжались и стал виден глубокий шрам у основания большого и указательного пальцев.

— Я действительно только что подумал о том дне в мае 1945-го, когда шел сюда. «Я никогда не забуду, что спас вам жизнь». Это тоже француз написал. Вы действительно не должны забывать, что, не будь вас, я был бы мертв. Я тоже помню об этом.

— Вы никогда ничего не забываете.

— Это не всегда хорошо, Дэвид.

В словах его звучало почти отчаяние, и это было просто непостижимо. Эмоции вновь захлестнули Сеттиньяза, и он подумал: «А молодая женщина там, внизу, похожа на Чармен…» Опять воцарилось молчание. Реб Климрод встал и начал ходить.

— Хайме Рохас, — сказал он. — Мне было интересно, сколько времени понадобится вам, чтобы вычислить этого человека. Вы оказались оперативнее, чем я ожидал. И как только понял, что вы все знаете, стал нарочно избегать вас. Я не был готов. Кто навел вас на след? Франсиско Сантана?

— Да.

— Я заметил, как он удивился, услышав от меня об этих восьми миллионах деревьев. А вы ездили к нему в Мериду. И, конечно, он сказал вам об этом. Дэвид, два человека носят почти одинаковую фамилию. Хайме Рохас и Убалду Роша. Второй — бразилец. Вы не должны путать их. В скором времени вы узнаете и другие имена: Эмерсон Коэлью и Жоржи Сократес. Они тоже бразильцы. Энрике Эскаланте, Джим Маккензи, Ян Кольческу, Тражану да Силва, Унь Шень, Уве Собески, Дел Хэтэуэй, Элиас и Этель Вайцман, Морис Эверет, Марни Оукс не так важны, даже если, с моей точки зрения, это чрезвычайно полезные люди. Да, понимаю, Дэвид: никого из них вы не знаете. Их фамилии не попали ни в одно досье. Но в этом и состоит смысл нашей сегодняшней встречи.

Он опять сел. Яркое солнце освещало Ист-Ривер и Манхэттен, и казалось: еще немного — и нагромождение бетонных башен обретет почти человеческий облик.

— Дэвид, в последние годы я вплотную занимался определенным количеством дел. Только мы с вами понимаем до конца, как их много и как они порой сложны. И вы, конечно, лучше меня знаете, чем я располагаю в смысле денег. Я никогда не любил заниматься подсчетами. Меня это мало интересует.

Он улыбнулся: