Книга Мефодий Буслаев. Тайная магия Депресняка, страница 61 – Дмитрий Емец

– Вижу: знаешь! За что люблю, за то хвалю! – сказала она, бесцеремонно сгребая его за бакенбарды и с неожиданной силой приподнимая для поцелуя. Антигон в панике засучил ногами. Ему почудилось, что его повесили. Поцеловав кикимора, Мамзелькина звучно сплюнула в сугроб и вытерла губы рукавом.

– Не могу я сейчас пить. Правду некромаг сказал: на работе я. Так что не отделаетесь от меня, суслики! Уж не обессудьте! – сообщила она.

Эссиорх окончательно убедился, что старуха отлично знает, куда они направляются.

– Как иначе, милок? Наша служба такая, чтобы все знать. Прикажут кого скосить – скошу, прикажут расцеловать – расцелую, – заверила его Мамзелькина.

Никуда не торопясь, она присела на снег и стала покуривать трубочку. Заметно было, что она наслаждается каждым мгновением отдыха, никуда не спешит, но и отделаться от нее не удастся.

– А на кого вы работаете? На свет или на мрак? – наивно спросила Ирка.

Ей неожиданно пришло на ум, что хорошие люди тоже умирают, причем ничуть не реже плохих. Эссиорх укоризненно уставился на Ирку. Аиду Плаховну, напротив, вопрос немало повеселил.

– Я работаю на эволюцию! Принимаю заказы из обеих канцелярий. Тебя, валькирия-одиночка, когда придет твой час, обещаю, я скошу не больно. Чик – и готово! Ты мне нравишься, – важно сказала Мамзелькина, воздевая палец.

Багров, который в минуты боевого задора дружил с головой очень эпизодически, задиристо шагнул к Аиде Плаховне, схватившись за рукоять кавалерийской сабли. Менагер некроотдела ждала его с вежливой всевидящей улыбочкой. Ирка поспешно схватила Матвея за руку и оттащила в сторону.

– Перегрелся? Хотя скорее уж переохладился! – поставила она диагноз.

– Ты что, не видишь: она издевается! – сказал Матвей, пытаясь все-таки добраться до Мамзелькиной, которая, мило улыбаясь, делала ему козу костлявыми пальчиками.

– Пусть издевается. Ты, главное, повторяй: я ее люблю!

– Это еще зачем?

– Легко любить добрых и пушистых. Трудно любить таких, как она. И именно поэтому их-то как раз любить и необходимо. Это как тренировка, – сказала Ирка. Это была не шутка. Она в самом деле так считала.

– Чудесно! Я зарою ее живой в землю, буду прыгать на могиле и повторять: я ее люблю! – буркнул Багров, сердито отворачиваясь.

Он представил, как в Мамзелькину врезается грузовик и, пролетев метров триста по воздуху, она размазывается о колоннаду Большого театра.

– Расслабься, некромаг! Лечение больной фантазии осуществляется за счет фантазера! Если ты жив до сих пор, то не потому, что моя коса затупилась! – с ехидством сказала Аида Плаховна. Чтобы читать чужие мысли, ей не приходилось даже напрягаться.

Эссиорх присел на снежный вал и тоскливо уставился на резиденцию мрака. Время поджимало. Интуиция подсказывала, что их могут опередить. Извлечь Дафну из резиденции мрака уже проблема. Вытащить же ее из Тартара – задача реально невыполнимая. С другой стороны, тащить за собой Мамзелькину – не просто плохая затея. Это затея во всех смыслах идиотская.

– Послушайте, любезная! Не обижайтесь, но мы должны отлучиться! – страдая от необходимости быть невежливым, сказал Эссиорх. – Вы нас отвлекаете, настраиваете не на тот лад. Мы тихие, мирные люди, идем обделывать свои тихие, мирные дела, а тут вдруг такие дамы в эскорте. Нам, право, неловко.

Мамзелькина ухмыльнулась.

– «Мирные дела»! Одурачить меня хочешь, светлый? Когда пахнет жареным – вот тут, – Аида Плаховна ткнула себя перстом в лоб, – звенит колокольчик. Я собираюсь, беру инструмент и иду играть похоронный марш. Некоторые уже с ним познакомились!

Прежде чем Эссиорх понял, что она имеет в виду, Мамзелькина протянула руку и провела пальцем по заросшему шраму на шее мотоциклиста.

– Я свою работу завсегда узнаю! Красиво я душу от тела отделила, разве нет? На чем сейчас в Эдеме катается этот красавчик? Не на грифоне, нет? Не верю я, что он сидит под цветущими вишнями и поливает их слезами умиления. Не тот типаж.

Эссиорх поднял ворот, пряча свой шрам.

– А вот тут вы ошибаетесь, дорогая! В Эдеме он встретил девушку, с которой вы его разлучили. И, поверьте, они наконец счастливы. Ваша тяпка ей больше не страшна, – сказал он с вызовом, кивнув на зачехленную косу Мамзелькиной.

Рот Аиды Плаховны сузился, но все же не настолько, чтобы она не смогла в очередной раз отхлебнуть из фляжки. Отхлебнув, она нежно поцеловала фляжку и наживила пробочку, особо ее не закручивая.

– Я их разлучила? Ишь, и повернулся же твой поганый язык! Сами чистенькими хотят быть, а грязь моими руками вычерпывать. Да я бы и без работы посидела! Накосилася уже – во!.. Да только разнарядочки мне кто подбрасывает? Лигул подает, а свет визирует, разве не так?

Эссиорх вздохнул. Мамзелькина могла обижаться бесконечно и столь же бесконечно препираться. Она-то никуда не спешила. Поняв, что выход остался только один, хранитель разжал руку. На ладони сверкнули серебряные крылья, от которых волнами исходил яркий свет.

– Не люблю злоупотреблять служебным положением, да куда денешься! Аида Плаховна, приказываю вам остаться здесь и не ходить за нами!

Мамзелькина не то чтобы попятилась, но все же заметно отстранилась.

– Ишь какой! – буркнула она. – По-хорошему не желаешь, по-официальному прешь? Ну ладно, умник!.. Будут и на твоей улице поминки!.. Попроси меня когда-нибудь о чем-нибудь!

– Вы остаетесь здесь! – повторил Эссиорх непреклонно.

– Ну и пожалуйста! Напугал ежа тонкими джинсами! Я и отсюда дотянусь ежели что! У меня руки, может, и короткие, да коса длинная! – фыркнула Мамзелькина и демонстративно отвернула от хранителя черепушку.

Небрежно махнув своим зачехленным орудием, Аида Плаховна расчистила крышу одной из занесенных машин и не без удобства уселась на нее. В ее левой руке материализовалась трубка, в правой – фляжка. Коса лежала поодаль, но все же в пределах досягаемости.

– Нехорошо ты с ней поговорил! Надо было помягче, – сказала Ирка с сомнением.

– Нет, нормально. Есть экземпляры, которые вежливость принимают за слабость, а уважают только кулак. Нормальная речь для них начинается там, где для других она давно закончилась! – запальчиво сказал Багров.

Антигон тоже не удержался и обозвал Мамзелькину «редкостной души женщиной», положив тем самым в общую копилочку свое «гав».

* * *