Книга Лабиринт тайных книг, страница 29 – Флавия Эрметес, Паоло Ди Реда

— Я должен увидеть тебя.

— Есть работа?

— Нет, тут другое дело. Намного более важное. Моррисон с тобой?

— Да. Почему ты спрашиваешь?

— Не могу сейчас сказать ничего конкретного, но ты в опасности.

— В опасности? Но в чем…

— Я знаю намного больше, чем ты себе представляешь, Альдус. И клянусь, что ты в опасности. В большой опасности.

Альдус вышел из дому и направился в сторону бистро «Вино Пиренеев», куда заходил довольно часто: там неплохо кормили. Приятно было сидеть на открытой площадке и запивать croque monsieur [19] отличным вином с Юга Франции. Жаль только, в этот вечер собравшаяся в бистро компания оставляла желать лучшего.

— Где ты бросил своего протеже, г…няный ангел-хранитель?

Жан де Бретей в любой ситуации умел быть невыносимым. Он сочетал в себе высокомерную спесь французской аристократии (ту, что сконцентрирована во фразе «государство — это я») и современное «все и сразу», характерное для большей части парижской молодежи. Взрывная смесь. И особенно взрывным был коктейль наркотиков, которые Жан бесцеремонно сбывал, где бы ни находился.

— Никого я не оберегаю. А вот ты как раз нуждаешься в ангеле-хранителе.

— Посмотри сюда, у меня их даже два.

Жан сидел за столиком вместе с Жеромом и молодой женщиной, очень красивой. Зрачки ее глаз были такими же, как у Памелы… совершенно очевидно, она уже приняла дозу.

— Садись с нами, Альдус. Нам нужно поговорить.

— А мне абсолютно нечего вам сказать. И у меня много дел.

Жером сразу же поднялся из-за стола и бросился вслед за Альдусом, удалявшимся быстрым шагом:

— Не стоит так поступать, Альдус. У Жана большие возможности. Он действительно может расправиться с тобой, если захочет.

— Еще одна причина, чтобы не иметь с ним ничего общего. Этот человек не думает, сколько приносит вреда своим друзьям, своим женщинам — всем, кого он должен бы любить. Он не испытывает никаких эмоций, а потому опасен — постоянно в поисках все более сильных ощущений и без каких-либо ограничений. Ты видел, какие глаза у девушки рядом с ним? Он убивает ее, как сделал это с Памелой, как делает с Джимом. Не говоря о всех тех, кого он уже отправил на тот свет. Для него самое главное — не быть пойманным и продолжать наслаждаться, разбивая жизни других людей.

— Почему ты вечно думаешь о других и никогда о себе? Эта женщина, певичка Марианн, уже дошла до ручки, прежде чем встретила Жана. Он не виноват, что все хотят этого «добра».

— Молодец, сейчас ты докатился до того, что его защищаешь. Знаешь, у меня нет времени, я должен идти.

— Жан хочет твою книгу.

Голос Жерома неожиданно изменился. Он уже говорил не как друг, а как совершенно посторонний человек. Альдус пораженно остановился и взглянул на него:

— Какую книгу?

— Не делай вид, что не знаешь. Жану все известно. О книге и о том, откуда она появилась.

— Это ты ему рассказал?

— Нет. Он уже знал о ней, когда позвонил мне и попросил увидеться с тобой. Он хочет эту книгу на греческом языке и готов заплатить любую сумму. Ты же знаешь, что денег у него полно.

— А если я не соглашусь?

— Поэтому я тебе и сказал, что ты в опасности, Альдус. Жан не терпит неповиновения.

— Я пойду в полицию и заявлю, что он распространяет наркотики.

— Думаешь, полиция не знает, чем он занимается? Жан — паршивая овца одной из самых старинных и влиятельных семей Парижа. Правда, ее побочной ветви, но носящей эту знаменитую фамилию «де Бретей». И полицию не интересует, что он продает наркотики распущенной молодежи. Более того, они и сами не против — тем самым он облегчает им работу, делая этих молодых бездельников совершенно беспомощными.

— Ты еще хуже его, Жером.

— Это ты ничего не понимаешь. Ты не заработаешь ни гроша, если будешь следовать своим дурацким принципам. И Джим никогда не скажет тебе спасибо за то, что ты делаешь для него. То, чем ты занимаешься, Альдус, — мечты. Реальность абсолютно другая. А я не хочу жить мечтами. Давай останься, посиди с нами.

— Нет. Иди и скажи своему другу, что о продаже и речи быть не может. Книга не продается.

— Смотри, ты играешь с огнем.

— Не беспокойся, я не боюсь обжечься. Мир движется вперед не из-за страха.

— Ты еще пожалеешь. У тебя все равно нет никакой надежды, и твоя миссия обречена на провал.

Альдус ушел. Ему надо было спешить — нужно уберечь книгу. Сейчас самое главное — объединить книгу Джима с другой книгой, которую он ревностно хранил, и в конце концов понять их тайный общий смысл.

Он обошел вокруг здания, чтобы вернуться ко входу дома номер семнадцать по улице Ботрейи.

Сердце его стучало, он действительно боялся, что Жан и Жером поняли его намерения.

Задержала его демонстрация протеста против войны во Вьетнаме. Молодые люди пели и выкрикивали лозунги против американского империализма, размахивая красно-синими флагами с вьетнамской звездой. Наконец он смог обойти их и вбежал в дом. Открыв дверь и увидев Джима, он ощутил, как кровь застыла в жилах. Джим стоял около письменного стола: взгляд, затерянный в пустоте, резиновый жгут, стягивающий вену на одной руке, и шприц — в другой. Альдус бросился к нему, вырвал шприц, не встретив никакого сопротивления.

Джим даже не заметил друга. Славу богу, шприц был еще полон и на руке не виднелось следа от укола. Он пришел вовремя. Прежде Джим терпеть не мог этот тип наркотиков. Сама мысль о них приводила его в ужас. Да, в этот раз он не успел сделать инъекцию, но был в состоянии полной прострации. Уже «летал».

На столе лежал медальон Екатерины Медичи. Быть может, Джим, испробовав на себе его магическое действие и увидев все зло, существующее в мире и в его собственной жизни, испытывал сейчас глубочайшее отчаяние?

Альдус подумал, что лучше забрать талисман. Так будет спокойнее. Но едва дотронувшись до медальона, он сразу понял, что нужно делать.

Я возвращаюсь на Пер-Лашез, чтобы посетить могилу Шопена. Это кладбище становится перекрестком моей жизни, куда стекаются все тайны и где находится ключ к их разгадке. Но надо быть осторожной. Появляться часто в одном и том же месте опасно: кто-нибудь может узнать меня и сообщить в полицию.

Осматриваю могилу Шопена, и сердце сжимается от сострадания. Статуя… муза, убитая горем, со своей немой лирой склоняется над барельефом, изображающим профиль гениального музыканта. Композиция передает те же меланхолию и безнадежность, которые звучат в музыке Шопена и делают ее волшебной.