Онлайн книга «Заарин»
|
я вас благодарю за ваши теплые слова». Она в ответ: «хрю-хрю». Я поклонился и ушел, но помню до сих пор и эту милую Свинью, и теплый разговор. Друзья, я честно говорю, я жизнь прожил не зря! Свинья сказала мне: «хрю-хрю», а не «хре-хре» и не «хру-хру», и даже не «хря-хря»! Стас рассмеялся. — Слушай, классное стихотворение, но… — Он вдруг смолк. — Что «но»? — поинтересовался Артем. — Договаривай! — Детское оно какое-то. — Знаешь, кого я считаю своим учителем в поэзии? — спросил Артем и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Даниила Хармса! У него стихи что, тоже детские? — Ну, в какой-то мере. Мировосприятие ребенка… — И потом, ты же веселое просил, я и прочел такое. А другие стихи у меня грустные. — Понял! — захохотал Стас. — О неразделенной любви к Джине Луневой! — Придурок! — Сам придурок! Мне, кстати, она тоже нравится. — А ты ей? — Вот уедешь ты, Артем, через год в Москву учиться, тогда и увидим, нравлюсь я Джине или нет. Я-то в Иркутске остаюсь… Возмущенный юноша ничего сказать на это не успел, потому что заиграла мелодия его мобильника, и он ответил сводному брату, который начал разговор сразу с псевдопожара и похищения на усадьбе Шамбуева. — Юра, ты предлагаешь нам со Стасом не верить своим глазам, потому что все, что мы увидим, может оказаться мороком? — спросил сбитый с толку Артем. — Чему тогда верить? — Погоди, я передам трубку Степану Юрьевичу, — сказал старший брат. — Я и сам ни черта не понимаю. Вскоре с парнем говорил уже «аномальщик». — Артем, скорее всего, у вас тоже случится мнимый пожар, — порадовал он. — Почему вы так считаете? — В Новоленино все прошло без сучка и задоринки, так зачем изобретать велосипед? Думаю, новоленинский сценарий повторится полностью. — Как отличить настоящий пожар от мнимого? — спросил Артем, но тут же сам и предположил: — Наверно, мнимый не обжигает. Как в Хандабае, помните? Пламя было холодным. — В Хандабае реализовалось проклятие конкретного места, ничто живое и не должно было пострадать, — пояснил Есько. — Здесь все по-другому. Несуществующий огонь будет жечь точно так же, как настоящий. В каком-то смысле он и есть настоящий, если верить в него. — А погасить его можно? Скажем, водой, песком или из огнетушителя? — Вряд ли. — Тогда что нам делать? — Не верить глазам своим! — торжественно объявил Есько. Но продекларировать несложно, а вот выполнить… — Не понимаю, — после паузы сказал растерянный Артем. — Как мы сможем защитить кого-то, если и сами не ориентируемся в ситуации? «Аномальщик» ответил тоже после паузы, но голосу его уверенности явно недоставало. — Попробуйте отыскать в себе или во внешнем мире, все равно где, нечто сверхреальное, и с его высоты сделается различимо, морок перед тобой или нет. — В каком смысле «сверхреальное»? — уточнил Артем. — Вечное, незыблемое, то, что было, есть и пребудет во веки веков. Артему захотелось сказать «аминь», но он сдержался и в это же самое мгновений понял, как им со Стасом следует поступить. — Степан Юрьевич, вы сказали, что камеры слежения не фиксировали новоленинский пожар. Значит, видеокамера будет нашими глазами! — Не знаю. Вы вполне можете увидеть псевдопожар и на камере, и на экране монитора. Воздействие пойдет на ваш мозг, вот где проблема. Защищать надобно голову, а потому все-таки надежней — вечное и незыблемое и ныне, и присно, и во веки веков… Артему снова захотелось сказать «аминь», но он снова сдержался. Впрочем, он все равно произнес это слово, когда, попрощавшись с Есько, пересказал разговор Стасу. — Ну и как нам понимать эти «во веки веков»? — выслушав друга, спросил Стас, но тут же, расхохотавшись, выпалил: — Я знаю, что нам делать! — Что? — Молиться! Что еще незыблемого и вечного есть в этом переменчивом, лживом мире? Только Бог! — Ты верующий? — спросил Артем. Он был удивлен. Впрочем, все эти декларации на деле могли оказаться неуместной бравадой, хохмой, что, кстати, вполне в стиле его друга. Но прошла минута, а Стас не отвечал. — Так верующий ты или нет? Чего молчишь? Стас заговорил: — Помнишь у Достоевского в «Братьях Карамазовых»: «Если Бога нет, все можно…» Говорил он негромко, без характерного для него ерничества. Жаль, Артем в темноте не мог видеть его лица, впрочем, он представлял, каково оно. Серьезного Стаса он видел. Нечасто, но видел. — Так вот, я уверен, что Бог есть и можно не все, — продолжал Стас. — В отсутствие Всевышнего вся наша жизнь, да и вообще существование Земли и Вселенной теряет смысл. Их больше некому было создать. — Тебя не устраивает теория Большого Взрыва? — поинтересовался Артем. — Примерно так все и было. Бесконечно малая точка, из которой возникла Вселенная, и есть Бог. — Очередное доказательство существования Бога методом от противного, — прокомментировал Артем. — Это все мозги, дружище, и не более того. — Да, — согласился Стас, — мозги — штука ненадежная, кипящий котел сомнений и противоречий. Головой не уверовать, только сердцем. Когда входишь в храм, читаешь Евангелие, просто смотришь на закат, всем своим существом ощущаешь Его присутствие. И — светло и радостно на душе… — Счастливый ты, — с завистью проговорил Артем, — а у меня дальше мозгов не движется. Я бы хотел уверовать, понимаю, что жить стало бы легче, появилась бы прочная опора под ногами, но — не могу. Так и бреду по жизни, как по болоту, перепрыгиваю с кочки на кочку… Не я один такой, с отцом говорил — то же самое… Хочешь стихотворение? Оно, правда, не мое, какого-то сибирского поэта, я не запомнил, к сожалению, его имени… Не дожидаясь согласия, Артем продекламировал: Исповедуемся попутчицам, в лучшем случае пьяным друзьям, второпях, на бегу, как получится, обходя стороною Храм. Я не верю в Тебя, не верю я, но срывается с губ сухих: помоги моему неверию, помоги! Но Тебя, прости, не восславлю я за случайную радость дышать. Не дотянется до православия исковерканная душа. Двери храма, я знаю, не заперты, |