Онлайн книга «Приключения Гекльберри Финна»
|
– Да, – говорю я, – а в остальное время, если им скучно, они затевают драку с парламентом; а если делают не по-ихнему, так король просто велит рубить всем головы. А то больше прохлаждается в гареме. – Где прохлаждается? – В гареме. – А что это такое – гарем? – Это такое место, где король держит своих жен. Неужто ты не слыхал про гарем? У Соломона он тоже был; а жен у него было чуть не миллион. – Да, верно, я и позабыл. Гарем – это что-нибудь вроде пансиона, по-моему. Ну, должно быть, и шум же у них в детской! Да еще, я думаю, эти самые жены все время ругаются, а от этого шуму только больше. А еще говорят, что Соломон был первый мудрец на свете! Я этому ни на грош не верю. И вот почему. Да разве умный человек станет жить в таком кавардаке? Нет, не станет. Умный человек возьмет и построит котельный завод, а захочется ему тишины и покоя – он возьмет да и закроет его. – А все-таки он был первый мудрец на свете; это я от самой вдовы слыхал. – Мне все равно, что бы там вдова ни говорила. Но верю я, что он был мудрец. Поступал он иной раз совсем глупо. Помнишь, как он велел разрубить младенца пополам? – Ну да, мне вдова про это рассказывала. – Вот-вот! Глупей ничего не придумаешь! Ты только посмотри, что получается: пускай этот пень будет одна женщина, а ты будешь другая женщина, а я – Соломон, а вот этот доллар – младенец. Вы оба говорите, что он ваш. Что же я делаю? Мне бы надо спросить у соседей, чей это доллар, и отдать его настоящему хозяину в целости и сохранности, – умный человек так и сделал бы. Так нет же: я беру доллар и разрубаю пополам; одну половину отдаю тебе, а другую той женщине. Вот что твой Соломон хотел сделать с ребенком! Я тебя спрашиваю: куда годится половинка доллара? Ведь на нее ничего не купишь. А на что годится половина ребенка? Да я и за миллион половинок ничего бы не дал. – Ну, Джим, ты совсем не понял, в чем суть, ей-богу, не понял. – Кто? Я? Да ну тебя! Что ты мне толкуешь про твою суть! Когда есть смысл, так я его вижу, а в таком поступке никакого смысла нет. Спорили-то ведь не из-за половинки, а из-за целого младенца; а если человек думает, что он этот спор может уладить одной половинкой, так, значит, в нем ни капли мозгу нет. Ты мне не рассказывай про твоего Соломона, Гек, я его и без тебя знаю. – Говорят тебе, ты не понял, в чем суть. – А ну ее, твою суть! Что я знаю, то знаю. По-моему, настоящая суть вовсе не в этом – дальше надо глядеть. Суть в том, какие у этого Соломона привычки. Возьми, например, человека, у которого всего один ребенок или два, – неужто такой человек станет детьми бросаться? Нет, не станет, он себе этого не может позволить. Он знает, что детьми надо дорожить. А если у него пять миллионов детей бегает по всему дому, тогда, конечно, дело другое. Ему все равно, что младенца разрубить надвое, что котенка. Все равно много останется. Одним ребенком больше, одним меньше – для Соломона это все один черт. Я еще не видывал таких негров. Если взбредет ему что-нибудь в голову, так этого уж ничем оттуда не выбьешь. Ни от одного негра Соломону так не доставалось. Тогда я перевел разговор на других королей, а Соломона оставил в покое. Рассказал ему про Людовика XVI, которому в давние времена отрубили голову во Франции, и про его маленького сына, так называемого дофина, который должен был царствовать, а его взяли да и посадили в тюрьму; говорят, он там и умер. – Бедняга! – А другие говорят – он убежал из тюрьмы и спасся. Будто бы уехал в Америку. – Вот это хорошо! Только ему тут не с кем дружить, королей у нас ведь нет. Правда, Гек? – Нет. – Значит, и должности для него у нас нет. Что же он тут будет делать? – А я почем знаю! Некоторые из них поступают в полицию, а другие учат людей говорить по-французски. – Что ты, Гек, да разве французы говорят не по-нашему? – Да, Джим; ты бы ни слова не понял из того, что они говорят, ни единого слова! – Вот это да! Отчего же это так получается? – Не знаю отчего, только это так. Я в книжке читал про ихнюю тарабарщину. А вот если подойдет к тебе человек и спросит: «Парле ву франсе?» – ты что подумаешь? – Ничего не подумаю, возьму да и тресну его по башке, – то есть если это не белый. Позволю я негру так меня ругать! – Да что ты, это не ругань. Это просто значит: «Говорите ли вы по-французски? « – Так почему же он не спросит по-человечески? – Он так и спрашивает. Только по-французски. – Смеешься ты, что ли? Я и слушать тебя больше не хочу. Чушь какая-то! – Слушай, Джим, а кошка умеет говорить по-нашему? – Нет, не умеет. – А корова? – И корова не умеет. – А кошка говорит по-коровьему или корова по-кошачьему? – Нет, не говорят. – Это уж само собой так полагается, что они говорят поразному, верно ведь? – Конечно, верно. – И, само собой, так полагается, чтобы кошка и корова говорили не по-нашему? – Ну еще бы, конечно. – Так почему же и французу нельзя говорить по-другому, не так, как мы говорим? Вот ты мне что скажи! – А кошка разве человек? – Нет, Джим. – Так зачем же кошке говорить по-человечески? А корова разве человек? Или она кошка? – Конечно, ни то, ни другое. – Так зачем же ей говорить по-человечески или по-кошачьи? А француз человек или нет? – Человек. – Ну вот видишь! Так почему же, черт возьми, он не говорит по-человечески? Вот ты что мне скажи! Тут я понял, что нечего попусту толковать с негром – все равно его ничему путному не выучишь. Взял да и плюнул. |