Книга Тростниковые волки, страница 38 – Дмитрий Савочкин

Я попытался представить себе, что в июле сорок третьего может быть важнее битвы на Курской дуге. Получалось скверно. Вообще вся картина у меня в голове никак не хотела складываться. Верба позвала меня есть, и я в задумчивости дошёл до кухни и начал ковыряться вилкой в тарелке.

«Курская дуга, – бубнил я себе под нос, – Курская дуга. Курская дуга».

– Cellar door, – сказала вдруг Верба.

– Что?

– Cellar door. Это лучше, чем «Курская дуга».

– А, да, это… самое красивое словосочетание в английском языке? Эдгар Аллан По так считал, если я не ошибаюсь.

– Ошибаешься, – кивнула головой Верба, – это ты Келли насмотрелся, он говорил про Эдгара По, но он тоже ошибается. Джон Рональд Руэл Толкиен писал об этом словосочетании. Он писал о слове «красивый» – beautiful – и о том, что само это слово не является красивым. А вот словосочетание «дверь в подвал» – «cellar door» – является красивым или уж, по крайней мере, более красивым, чем «beautiful».

– Ну, в русском языке «дверь в подвал» совершенно некрасивое. Убогое словосочетание.

– А какое, по-твоему, слово или словосочетание в русском языке является красивым?

Я задумался.

– Ну, не знаю… «питьевой спирт». Я думаю, «питьевой спирт» может претендовать на то, чтобы называться самым красивым словосочетанием в русском языке.

Верба кивнула:

– С этим трудно спорить.

– Интересно, – задумался я, – а в украинском языке какое словосочетание было бы красивым? Как ты думаешь?

– Не знаю, как насчёт самого красивого, но мне очень нравится «вкоськався пантрувати». Вычитала в одной статье, с тех пор стараюсь использовать в речи.

– Слушай, я даже не знаю, что это значит…

– Я тоже не знаю. Ты ешь давай, остынет.

Я натолкал себе полный рот картошки, и в этот момент у меня на поясе начал вибрировать мобильный телефон. Звонил отец.

– Привет, пап, – сказал я, дожёвывая.

– Привет, сынок. Я сижу тут у волшебника. В общем, он проверил твой… жетон, определил состав, и сейчас… Что? – вопрос был явно адресован не мне, а кому-то за трубкой. – А, да… рассказывает мне разные смешные вещи. Когда, ты говоришь, сделали этот твой жетон?

– В сорок третьем году прошедшего века. Наверное.

– Так вот, волшебник говорит, что этого быть не может. Твой жетон состоит практически из чистой латуни: медь – 72, цинк – 28. А блеск, на который ты обратил внимание, – из-за отсутствия патины.

– Из-за чего?

– Отсутствия патины. Её нет. Вообще. Мы тут с микрометром сидим, вымеряем, проверили уже, не травили ли образец – нет, не травили. Просто нет её, и всё тут.

– Это точно?

– Так говорит волшебник. То есть – точнее не бывает.

– Ну тогда ладно. Привет волшебнику передавай и скажи – с меня причитается.

– Привет тебе. Говорит, с него причитается, – сказал отец кому-то за трубкой, выслушал ответ и засмеялся. – Он говорит, что с тебя уже столько причитается, что он за всю свою жизнь столько не выпьет. Ладно, пока.

– Пока, пап.

Я положил трубку и посмотрел на Вербу.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Да нет, ничего особенного. Просто металл, из которого сделана половина жетона, которую мне отдал Караим, не покрылся патиной.

– Чем?

– Оксидная плёнка. Короче, ржавчина. Она возникает практически на любом металле, это естественный процесс его старения.

– И что это значит?

– Что это очень-очень новое изделие. Ни в какую войну этот жетон сделать не могли.

Верба какое-то время помолчала, переваривая информацию, затем пожала плечами.

– Может быть, он был выдан солдату уже после войны.

– Одиннадцатому номеру штаба второй дивизии СС? СС, если ты не знала, была запрещена нюрнбергским трибуналом как преступная организация.

– Может быть, ты неправильно расшифровал надпись?

– Даже если допустить, что надпись расшифрована неправильно, жетон, выданный после войны, не мог выглядеть так же, как жетон военного времени. И в бундесвере ФРГ, и в народной армии ГДР (если допустить, что нашему образцу хотя бы двадцать лет) были совершенно другие форматы, отличавшиеся и по размеру, и по структуре.

– Ну тогда… я вижу только один вариант. Это поддельный жетон.

Ну да. Абсолютно всё говорит в пользу этой гипотезы. Караим намекал мне, что это подделка. Хаим уверен, что вольфсангеля на жетоне быть не может. Отец говорит, что это новое изделие.

Я закрыл глаза. Всю свою жизнь я учил себя доверять фактам, логическим конструкциям и научным построениям. И всю жизнь по-прежнему доверяю только и исключительно своей интуиции. Я УВЕРЕН, что жетон – настоящий. И точка.

– До конца сегодняшнего дня официально объявляю выходной, – сказал я, – предлагаю тебе воспользоваться этой возможностью, чтобы отдохнуть, потому что завтра мы отправляемся в дорогу.

– А куда едем?

– В Каменец-Подольский.

– Куда?

– В Каменец-Подольский. Районный центр Хмельницкой области.

– Я знаю, где это. А почему Каменец-Подольский? Там были какие-то бои?

– Нет. То есть да, бои там были, но мы туда едем не поэтому. Туда накануне своего исчезновения был командирован Ганс Брейгель, которого мы продолжаем искать. И которого мы найдём.

– Заказать гостиницу?

– Не надо. Сейчас не сезон, я думаю, в будние дни там должно быть свободно. Завтра, перед выездом, подыщем подходящий отель.

Я допил своё пиво и поблагодарил Вербу за обед. Затем залез в холодильник и достал из морозилки «Ardbeg».

– Будешь? – спросил я Вербу.

– А что это? Водка?

– Водка водке рознь. Одно из самых страшных открытий в моей жизни состояло в том, что у водки есть вкус и что бывает вкусная водка и невкусная водка. Когда такое понимаешь впервые, трудно сразу оправиться. Я месяц потом на спиртное смотреть не мог, но постепенно, конечно, пришел в себя. Нет, это не совсем водка.

– Ну налей, попробую.

Я достал стаканы для виски и налил себе на два пальца и ей на донышко.

– Это надо пить так, – объяснял я, – сначала вдыхаешь, потом отпиваешь немножко, даёшь жидкости растечься по нёбу и после этого плавно выдыхаешь воздух через нос.