Книга Ричард Длинные Руки - король-консорт, страница 35 – Гай Юлий Орловский

– О, – воскликнул я еще громче, – это да, лучше! Хотя и мятежники, за неимением другого противника, сгодятся. Кстати, прибыл ли уже молодой барон? Я имею в виду барона Джильберта Шервина, сына благороднейшего лорда Карвина Хрутера, герцога Сафкердского, Унерольдского и вроде чего-то еще.

Он поморщился.

– А-а-а, мятежник…

– Думаю, – сказал я, – больше дурак, чем мятежник. В молодости все бунтари, вот его и сманили насчет души прекрасные порывы. Его отец, как я понимаю, в мятеже не участвует?

Он кивнул.

– Да, старый лорд хоть и питает симпатии к герцогу Бреттерсу, они дружны с детства, но остался в стороне. Хотя при моем дворе не появляется, но считает, что моя власть должна быть твердой.

– Сын тоже счел бы так, – сообщил я. – Лет через двадцать.

Он хмуро улыбнулся.

– Все шутите. Мятеж есть мятеж, на подавление ушло немало усилий, их можно было бы истратить и поумнее. Уж молчу, что погибли трое из моих доверенных людей. Все считают это доблестью, но мне недостает верных и преданных… Простите, отвечаю с запозданием: нет, еще не прибыл.

– Значит, – сказал я, – у него лошадка не шибко резвая. Это я к тому, что обогнал его. Хотя, конечно, старый лорд дал лучшую.

– А, – сказал он медленно, – вы с ним общались?

– Да, – подтвердил я. – Его едва не убили разбойники… если то были разбойники. Но он добрался до родного замка, провел там ночь, а утром отправился обратно.

Он тяжело вздохнул.

– Слава Богу.

– Что, – спросил я с интересом, – так уж хочется отрубить ему голову?

Он посмотрел несколько холодно.

– А это при чем? Этот молодой лорд Джильберт уже стал притчей во языцех. Это его третья попытка добраться до замка и попрощаться с семьей и родителями!

– Ваше Величество?

Он махнул рукой.

– Если бы не ваше вмешательство, провалилась бы, как я понял, и третья. Я отпустил его почти месяц назад! Еще в разгаре весны. Он помчался к родному замку, но дорогу перегородила разлившаяся река. Он пометался на берегу и, поняв, что наверняка опоздает, решил вернуться.

– Ух ты, – сказал я заинтересованно, – все же вернулся?

– Да, – сказал он раздраженно. – Я велел тащить его на плаху, но советники предложили позволить ему вторую попытку, а то о нем пойдут слагать песни, а обо мне распространится недобрая слава как о бессердечном тиране. Я позволил ему переждать в темнице наводнение, а потом велел дать ему быстрого коня. На второй раз ему помешали обильные дожди, что превратили вполне проходимое раньше болотце в болотище…

– И снова вернулся?

Он хмыкнул.

– Представьте себе. Но был ли у него выбор? Это мы с вами понимаем, что можно и не вернуться. Еще простолюдин понимает, что в этом случае нужно удирать подальше и даже не думать о возвращении. Но рыцарство…

– Честь рода, – согласился я. – Этот юный барон осознает себя только частью великого древа, что тянется из тьмы веков и через наше время должно идти дальше. Потому обязан блюсти! Он же не сам по себе… И что теперь с ним?

Он посмотрел исподлобья.

– А что я могу?.. Закон есть закон, ему подчиняются даже короли. Именно короли и должны показывать пример безусловного подчинения закону. Чтоб все видели, раз уж король склоняется перед законом, то и они обязаны.

– Верно, – согласился я. – Всеобщее подчинение закону – это спокойствие для страны. Король не должен быть выше закона… однако он может иногда смягчать наказание, выказывая милосердие, столь почему-то угодное Господу. И зачем-то внедряемое церковью в общество.

Он хмыкнул.

– Ну, догадаться можно, в чем-то даже одобрить, но это настолько далеко от повседневности… В будущем да, люди станут добрее и милосерднее, но мне кажется, церковь слишком торопится.

– Вот уж впервые такое слышу, – признался я. – Мне всегда казалось, церковь работает слишком неторопливо. Значит, вы поступите, как человек будущего?

Он посмотрел с интересом.

– Что, так уж хочется избавить его от четвертования?

– А вам? – спросил я.

Он поморщился.

– Нам, королям, нельзя делать то, что хочется. Даже в своей комнате с опущенными шторами на окнах и запертой дверью. А уж на людях я должен блюсти закон, дабы другие знали, что за преступлением всегда следует наказание… Впрочем, могу по многочисленным просьбам родни заменить четвертование простым усекновением головы.

– Родня просить не станет, – ответил я. – Вы же знаете, они гордые.

– Могут просить другие, – пояснил он. – Главное, чтобы это было легитимно в глазах общественности. Ладно, я вас понял. Мне самому этого отважного и глупого гордеца жалко. Как только получу просьбу, сразу же заменю четвертование на плаху.

– А просьбу…

– Организую, – ответил он небрежно. – Если не будет подлинных.

– От родни точно не будет, – сказал я. – Четвертование – это для крупных государственных преступников. Отец Карвин Хрутер, герцог Сафкердский и Унерольдский… ух какие гордые титулы!.. точно предпочтет, чтобы его сына четвертовали, а не просто отрубили голову, как мелкому дворянчику… Честь рода!

Он взглянул на меня искоса.

– Тогда лучше четвертовать?

– А зачем идти на поводу оппозиции? – спросил я.

Он подумал, нехотя кивнул.

– В какой-то степени верно. Лучше казнить как заурядного дворянина. Не стоит придавать мятежникам большего значения.

Мы потягивали неспешно вино из дорогих кубков, поглядывая друг на друга, я с подчеркнутым дружелюбием не обремененного никакими заботами человека, даже не человека, а консорта, это что-то вроде стрекозла, постоянно пьющего нектар, хотя, правда, с одного и того же цветка, зато – королевского!.. а он с видом настоящего мужчины, что милостиво позволяет по своей душевной щедрости находиться в своем обществе, подумать только, консорту…

Я не стал ожидать, когда он осушит фужер до дна, мне плевать на этикет, который еще не существует, наполнил снова по самый край, и король, уже без опаски, тут же сделал большой глоток.

– В моем королевстве, – сказал я неспешно, – однажды была схвачена группа мятежников, что замышляли убить короля. Их приговорили к смертной казни, но в последний момент король заменил на вечное заточение…

Он кивнул.

– Та-ак… И что вышло?

Я усмехнулся.

– Догадываетесь? Один из самых неистовых, оставшись в одиночной камере и не общаясь с товарищами, перебрал свою жизнь, подумал, еще раз подумал… и понял, каким дураком был. Там же в камере он изменился. По-настоящему. После освобождения вышел, кто бы мог подумать, мудрецом, написал трактаты «Преступление и наказание», «Идиот», еще что-то, не читал, только слышал, я же человек культуры… В общем, король, отменив казнь, дал стране очень ценного человека, который прославил королевство и в тех землях, где о нем и не слыхали.