Онлайн книга «Черный вечер»
|
— Роза, сирень... Неужели старуха сошла с ума? Для нее «инкубатор» все равно что теплица. Или ей лучше знать? Наверняка бывшая медсестра в курсе, что в «инкубаторе» разводили не цветы, а рожденных незамужними матерями младенцев. — Фиалка, ромашка, маргаритка... Сердце перестает биться. Все правильно, в определенном контексте все совершенно правильно! — Это имена, Джун? Женщины в инкубаторе называли себя цветами? — Так велел Орвал Гантер, — рыдает Джун, — чтобы никто не узнал настоящих имен. Девчонкам тоже было легче: стыдились ведь. — Как они узнавали об «инкубаторе»? — По объявлениям, — трет глаза старуха. — В газетах крупных городов есть специальные колонки для личных сообщений. — Но ведь это очень рискованно! Полиция могла бы сесть на хвост... — Только не Орвалу! Этот хитрец все предусмотрел. В объявлении говорилось лишь о пансионе для незамужних беременных. Что-нибудь вроде: «Вам одиноко? Квалифицированный персонал гарантирует высокое качество обслуживания и полную анонимность. У нас вы найдете внимание и поддержку». Боже милостивый, девчонки прекрасно понимали, о чем речь. Да они сотнями к нам приезжали! Высохшее тело трепещет, Джун льнет к тебе, будто ты, как всемогущий, способен отпустить ее грехи. — Этим женщинам хотя бы платили? — Платили? — отстраняясь от твоей груди, фыркает Джун. — Нет, это они платили. Орвал брал с них по пятьсот долларов! — Пятьсот долларов? — в ужасе повторяешь ты. — А бездетные пары, сколько с них брали? — Обычно тысяч десять. Десять тысяч в годы Депрессии, плюс сотни беременных, с которых тоже взималась плата... Да, Адамс-младший не преувеличивал, его отец и Гантеры зарабатывали на славу. — Ева Гантер была еще хуже мужа! Настоящая дьяволица! Ее не волновали ни беременные, ни малыши — только деньги! — Если вы знали, что они такие монстры, зачем согласились помогать? Джун прижимает к груди свои четки. — Тридцать сребреников... Пресвятая Дева Мария... Роза, Сирень, Ромашка, Лилия... Схватив за костлявые плечи, заглядываешь старухе в глаза. — Я представился Джекобом Вайнбергом, но, возможно, это не так. Думаю, мою мать звали Мэри Дункан. Я родился в августе тридцать восьмого. Когда-нибудь слышали ... — Мэри Дункан? — всхлипывает Джун. — Если рожала у Гантеров, то наверняка под вымышленным именем: Ромашка или Орхидея... Кто знает... — Родились близнецы, и Мэри подписала заявление, что отказывается от обоих... — Близнецы родились у нескольких девчонок. Как радовались Гантеры! Еще бы, двадцать тысяч вместо десяти. — Но родители взяли только меня... Близнецов что, всегда разделяли? — Все упиралось в деньги! Если пара могла позволить себе лишь одного из близнецов, то разделяли. Кому отдали второго ребенка, установить невозможно. — Неужели не вели записи? — Гантеры были очень осторожны. Записи велись, но почти сразу же уничтожались. То немногое, что они хранили, сгорело при пожаре. Все, тупик, больше тебе ничего не узнать! Джун бормочет что-то еле слышное. Успеваешь разобрать всего несколько слов, однако и их достаточно, чтобы волосы встали дыбом. — Что? Что вы сказали? Джун, повторите, пожалуйста. — Тридцать сребреников. Семь мертворожденных детей... — Ваших? — Я надеялась, что на деньги, которые платили Гантеры, своих детей мы с мужем вырастим в достатке. Хорошая школа, университет... Но, похоже, мое чрево проклято. Господь наказал меня, оставив бездетной. Я страдала, как... — Как матери, которые бросили своих детей, а потом об этом пожалели? — Нет! Как.... От услышанного тошнит... Еще немного — и вырвет прямо в синагоге! «Боюсь, это далеко не все. Есть нечто гораздо ужаснее незаконных усыновлений. Что именно, я еще не выяснил». Так оно и есть! От гнева и отчаяния хочется рыдать... Или лечь и умереть, чтобы бедную голову не терзали страшные мысли. — Отведите меня туда, — непослушными губами произносишь ты. — Вам же нужно очиститься от греха! Исповедуйтесь, Джун, сразу покой обретете! — Мне никогда не обрести покой... — Нет, Джун, ошибаетесь! Вы столько лет хранили секрет, что он превратился в отравляющий душу гной. Сколько можно молиться в пустой синагоге, очистите душу от скверны! — Думаете, если я туда пойду... — Да, если отведете меня и в последний раз помолитесь, больше не будете страдать. — Так давно там не была... — С сорок первого года? В этом-то и дело, Джун. Время не всегда лечит. * * * Под пронизывающим ветром и проливным дождем ты ведешь старуху к машине. Все, больше никаких окружных путей! Пусть Китрик следит за тобой сколько хочет, лицемер несчастный!.. Ухабистая дорога ведет из города к федеральному шоссе. То и дело приходится подбадривать Джун и уточнять направление. — Почти и не помню... Хотя нет! Сейчас поворот налево, через полмили направо и вверх по холму. Думаете, проедем в такой дождь? — Если нужно, буду толкать машину. Холм-то невелик! А застрянем, понесу вас на руках. Встану на колени и поползу! К счастью, ползти не приходится. Набрав скорость, машина с легкостью въезжает на холм, а там... Луг, поросший неожиданно густой и сочной для середины октября травой. Зная его страшный секрет, вспоминаешь строчки из «Песни о себе» Уолта Уитмена: Ребенок сказал: «Что такое трава?» — и принес мне целые горсти травы, Что мог я ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава. Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи — цвета надежды [4] . Выбираешься из машины, подходишь к пассажирской двери и помогаешь выйти Джун. Грозовые тучи темным пологом висят над страшным лугом. — Это здесь? Джун, мы правильно приехали? — Да! Слышите их плач? Они так страдают! Или, может быть, это платочек от Бога, Или, может, трава и сама есть ребенок, взращенный младенец зелени. — Джун! Ради всего святого, рассказывайте! А может быть, это иероглиф, вечно один и тот же, |