Книга Слишком чужая, слишком своя, страница 56 – Алла Полянская

— А папа очень сердится на меня?

Он не пришел меня навестить. Я знаю почему. Он считает, что я воспользовалась смертью Стивена, чтобы остаться в живых. Да, я воспользовалась. Я виновата.

— Папа? — Дядя Макс совсем уж растерялся. — За что?

— За Стивена. — Какие эти взрослые бывают туповатые! — За то, что я сделала.

— Что ты, детка! Он был ужасно рад, что ты жива. Но он сейчас... ему нужно немного побыть одному.

— Когда мне уезжать?

— Некуда спешить. Потом решим. Отдыхай.

Он уходит, а я снова смотрю в потолок. Папа сердится на меня. Он все понял.

...Что можно сказать о Лос-Анджелесе? Сюда едут со всего света — за успехом и славой кинозвезд, но не многие получают желаемое. Мне все это неинтересно. Эта проклятая школа, в которую я должна таскаться, здорово действует на нервы. Правда, никто меня здесь не трогает, но и дружбы я ни с кем не завела. Поэтому мы разлучились без сожалений — я и школа. Университет тоже ничего не привнес в мое мироощущение. Разве что секс... Но есть вещи поинтереснее. Те, которыми я занимаюсь иногда по просьбе дядюшки Макса. Он все такой же, как и раньше, только теперь у него есть заместитель, Кен Вилмер. Наверное, дядя готовит себе замену, но, на мой взгляд, все это попусту. Кен не годится для этого дела, кишка у него тонка и через край шакальих замашек. И слишком неравнодушен он к женщинам. Мне, во всяком случае, прохода не дает при каждой встрече. Только мне-то как раз совсем не до него. Я собираюсь использовать свои навыки в личных целях, а Кен Вилмер пусть катится в задницу.

— Простите, я вас не заметил, — высокий темноволосый мужчина в темных очках поднимает с пола мою сумочку. — Я не сильно толкнул вас?

— Нет, ничего страшного. Просто... мне немного дурно. Я сама виновата, просто хотела где-то присесть и налетела на вас.

О, его голос! Я с детства мечтаю о нем.

— Я могу вам чем-то помочь? Я на машине, отвезу вас домой, если вы не против.

Да, любовь моя, у тебя теперь много времени, потому что из-за твоих выходок и неприятных историй, в которые ты постоянно влипаешь, тебя совсем перестали приглашать сниматься. А ведь ты даже от наркотиков вылечился. Но здесь, в Голливуде, жестокие правила игры: сделал паузу, зритель тебя забыл — и все, вышел в тираж.

— Если вам не трудно. Потому что у меня немного кружится голова.

Он уверенно ведет машину. Я вижу его руки — такие красивые мужские руки! Я мечтала о нем. Он никогда не узнает, что я все подстроила.

— Хороший дом, вы здесь живете? Или гостите у кого-то?

— Я живу здесь совсем недавно. Может, выпьете что-нибудь? О, простите, мне немного дурно... Может быть, в другой раз.

— Я провожу вас. Если вам станет плохо в лифте, вы можете стать жертвой преступников. Даже в таких домах это иногда случается. У меня волосы дыбом встают, когда я слушаю криминальную хронику.

Я чувствую его руки, запах его кожи. У меня кружится голова. Наконец я смогу составить о нем собственное мнение. Только оно никак не повлияет на мои чувства, разве что он окажется гнилой дрянью. Но я знаю, что он не такой. Просто очень вспыльчивый и увлекающийся.

— Может быть, стоит позвать доктора?

Мы поднимаемся наверх, и он так близко, что я почти счастлива.

— Не знаю. Со мной иногда такое случается. Я еще не полностью восстановилась после болезни. Вернее, травмы. Разбилась на машине.

Он тоже несколько раз попадал в автокатастрофы, в основном по пьяной лавочке, и последняя из них положила конец его карьере героя-любовника. По-моему, его внешность только выиграла, но продюсеры так не думали. Он стал исполнителем ролей негодяев и психопатов. Темный ангел... Мой темный ангел.

— Это плохо. Но я по опыту знаю, что все скоро пройдет.

— Вам приходилось попадать в аварии?

— К сожалению. Это ваша квартира?

Мы стоим около двери. Пора. Я пошатываюсь, и у меня, наверное, вид не очень. Я по роду своей деятельности тоже актриса. Все кинодивы позеленели бы от зависти при виде моего мастерства. Но в жизни все эти штуки проделывать интереснее, чем перед камерой.

— О боже, вам совсем плохо? Я могу вам помочь? — Он немного испуган.

— Если вам не трудно, вот здесь, в сумочке, ключи. Я должна прилечь, но не могу...

Я съезжаю по стене на пол. Все. Он открывает дверь.

— Я сейчас поднимусь. Простите, это так неприятно. Вы идите, я же не могу вас задерживать вечно. Я уже как-нибудь сама. Вы мне и так помогли, вы были слишком добры ко мне, а у вас, наверное, дела...

Я пробую встать и падаю. Он склоняется ко мне и поднимает на руки. Ого, парень, сила еще есть! Вешу я не так уж и мало. Он несет меня в гостиную, кладет на диван, снимает с меня обувь, потом возвращается к двери, закрывает ее на замок и идет в ванную. Но это будет уже немного слишком — хотя почему бы и нет?

Холодная вода льется на мои щеки — нет, это его ладони. Я хотела его всегда.

— Простите меня.

— Здесь нет вашей вины, — его глаза такие... невероятные! — Просто вам еще нельзя выбираться в магазины. И переутомляться.

— Да, но очень хотелось. Я просто не смогла устоять.

— Я могу остаться с вами, пока вам не станет лучше. Может, лучше было бы позвать доктора?

— Нет, я не хочу. Мне надоели больницы и доктора. Если хотите кофе, на кухне есть. И сок в пакетах. Спиртного не держу. Сама я не пью, угощать тоже некого.

Он, не отрываясь, смотрит на меня — только сейчас заметил, что я не просто женщина, а красивая женщина. Наши глаза встречаются. Твой ход, Керстин.

— Это странно, но ваше лицо кажется мне знакомым. Мы раньше не встречались?

— Не думаю. Но теперь мы знакомы. Меня зовут Эрик. А вас?

— Керстин. Мне нравится ваше имя. Оно вам подходит. Знаете, иногда человек и его имя существуют словно отдельно друг от друга. Но это не ваш случай.

Он молча смотрит на меня. В нем сейчас борется задетое самолюбие — как же, он — звезда, а я его не узнала! — и желание свести со мной более близкое знакомство. Насколько я его знаю, последнее победит. А мне так много нужно ему сказать!

— Вы удивительно красивы, Керстин.

Ради этого стоит жить, правда? Когда мужчина, о котором я мечтала с детства, говорит мне, что я красива. И вот так смотрит на меня. Мне так нужна его любовь! Именно его. Потому что после смерти мамы меня никто уже не любил. Так сильно — никто. Папа был сначала слишком сломлен горем, потом — слишком занят... И словно чувствовал вину за то, что не смог нас защитить. Не знаю, мы с ним мало пересекались. Я так и собрала по новой свой мир — без него.

— Мне это говорили. Но я немного разуверилась в последнее время. Поэтому... мне, наверное, приятно это слышать.