Книга Слишком чужая, слишком своя, страница 74 – Алла Полянская

Теперь я как дисциплинированный агент должна связаться со своим непосредственным руководством. Но я еще не решила, хочу ли этого. Я же исчезла. Не знаю, не помешают ли мне? Дядя Макс мог за это время подписать с Кеном пакт о ненападении. Мог, наконец, умереть или уйти на пенсию. Может, Кен сидит на его месте и проворачивает свои делишки уже с официального благословения — в Сенате, в ЦРУ, да везде полно честолюбивых маньяков, которых хлебом не корми, дай только запихнуть наш многострадальный голубой шарик в собственный грязный карман. Так что мне даже неинтересно, какая обстановка в моей бывшей конторе. Сначала сделаю дело — инкогнито, а потом уж попробую навести мосты.

— Это ваши документы, мадам?

Ну, почему я так не нравлюсь таможенникам? У меня что, такой неблагонадежный вид?

— Да, а в чем дело? — Я смотрю прямо в глаза хорошенькой сучке в форме. — Какие-то проблемы?

— Вы не могли бы пройти дактилоскопический контроль? Сюда руку, прошу вас.

Нет, мои документы самые настоящие. Выданы государством. Просто на другое имя. Но ведь отпечатки пальцев не меняются.

— У вас есть причины проводить такую процедуру?

— Прошу вас, мадам.

Ну, конечно. Она немного бледнеет. Если я пожалуюсь на нее, ей придется туго. Я даже знаю, почему она это сделала. Она узнала лицо на фото и решила заработать на сенсации.

— Вы удовлетворены? — Я недовольна и с большим удовольствием сломала бы ей сейчас нос. Но я не могу, я не должна привлекать лишнего внимания. — Или красить волосы противозаконно? Сразу возникает подозрение, что... В чем вы меня заподозрили?

— Простите, мадам. Произошла ошибка.

Это уже лучше. Я ведь уже не «рашен». Поэтому передо мной извиняются.

Старый серый домик в когда-то добропорядочном квартале богобоязненных рантье. Когда-то здесь вились розы, но Соланж всегда была безразличной к таким мелочам. Только дикий виноград разросся во всех возможных и невозможных местах. Да, Соланж на месте. Во всем Париже, да где там — во всей Франции нет второй такой неряхи. Но она мне нужна.

— Кого там черти принесли? Если это ты, Рауль, то пошел вон. Нет у меня денег, пусть там Лозье хоть зарежется, — голос тоже не изменился. И ругается душевно.

— Открывай, Соланж Или дверь так грязью обросла, что уже не открывается?

В доме что-то падает, звенит разбитая посуда, потом слышно, как несется стадо мамонтов. Это Соланж тоже узнала мой голос.

— Это ты?!

Да, Соланж все такая же. Жирная, с осветленными волосами, с ногтями, покрытыми ярко-красным, всегда облезшим лаком. С грязной шеей, нечищеными зубами, босиком, в кокетливом вечернем платье, которое трещит на ней по швам и оголяет то, что когда-то было парой весьма неплохих ног, а теперь это — два заплывших салом, изъеденных целлюлитом слоновьих столба. Я никогда не понимала, зачем она так одевается? Или не понимает, или, наоборот, все понимает, но продолжает шокировать мир. В знак протеста против того, что делают с нами время и пирожные с кремом.

— Кто же еще? Конечно, я. Как ты считаешь, может, мне лучше не входить? Посидим на улице, чудесный денек.

— Да, это и вправду ты.

Соланж улыбается. Когда-то она была лучшей проституткой, самой дорогой. На нее был огромный спрос. Теперь все позади. Но через нее до сих пор можно достать все, что хочешь: оружие, информацию, триппер и проблемы — смотря что искать.

— Привет, кошечка моя сладенькая, — ее зеленоватые глаза обшаривают мое лицо. — Я уже и не надеялась встретить тебя на этом свете.

— А что такое? Ты больна?

— Ты все такая же. Нет, я, слава богу, не больна. Но ходили слухи, что...

Она испуганно закрывает ладонью рот. Правильно делает, зубов лет десять не чистила — и столько же, наверное, не посещала дантиста.

— Ну, чего ты, Соланж? Это же я! Разве ты можешь во мне усомниться?

— У меня болтливый язык, — это не единственный твой недостаток, дорогая. — Ну да ладно. Я так по тебе горевала! Ходили слухи, что ты... Что тебя убили.

— А кто это говорил?

— Ох, да разве ж я теперь вспомню! Дело-то давно было. Слушай, Лили, ты мне скажи: если ты все это время была жива, почему не дала о себе знать Соланж?

— Не начинай. Ты окажешь мне услугу, если вспомнишь, от кого слыхала тогда такие новости.

— Ты не изменилась. Твоя беда в том, что ты не веришь в сентиментальные чувства.

— Будто ты веришь! Соланж, давай к делу.

— В последнее время верю. Например, я обрадовалась тебе совершенно искренне.

Опять обиды, надо же!

— Хорошо, я верю. Итак?

— Мне рассказывала Мари-Картежница... Она тогда крутилась около одного типа из какого-то посольства... Нет, не тогда. Вот, слушай. В казино Мари познакомилась с каким-то не то арабом, ну, что-то в этом роде. Он работал здесь, во Франции, санитаром в какой-то больнице. Так вот. Рассказывал Мари...

Она умолкла. Ее тело перетекло на траву. В спине торчит нож — его бросила азиатка, которая стоит за деревом. Но почему она не убегает?

Я хватаю ее за волосы и тащу в недра дома, содрогаясь от отвращения. Волосы ее, наверное, кишат насекомыми, а в доме грязь липнет к обуви.

— А теперь говори, зачем ты это сделала? — Я пытаюсь говорить спокойно, только у меня плохо получается. Соланж была мне еще нужна. И вообще: старая неряха не заслужила такой смерти. Согласно правилам игры, она должна была умереть от употребления сто первого за день пирожного с кремом.

— Мне показалось, что... Я думала, она меня выгнала, потому что у нее был с кем-то роман. Я увидела тебя и решила, что... Я теперь должна умереть. Я убила ее.

Девка врет и не краснеет. Но почему? Что-то здесь не сходится. Не понимаю. Зачем было убивать Соланж? Не из ревности же, в самом деле? А что тогда? Сейчас я узнаю.

— Или ты мне расскажешь правду, или я отрежу тебе нос. Договорились?

Она тупо пялится на меня. Такое впечатление, что она не слышит, что я ей говорю. Или ее накачали наркотиками? Не похоже. Я разбираюсь в таких вещах, здесь что-то другое. Я почти знаю, что, но думать об этом не хочется. Нет, другого способа я не вижу. Я разрезаю ей ладонь. Она так пронзительно кричит, что я едва не оглохла. Ничего не поделаешь. Нож делает надрез на бедре. Она от этого не умрет, а вот ее собственная личность может вернуться на место боли.

— Не надо, мадам! Прошу вас, не надо больше.

Она плачет. Ее глаза теперь смотрят осмысленно.

— Зачем ты убила Соланж?

-Я? Убила?

Так. Час от часу не легче! Она не помнит, что с ней сталось. Если только я в этом что-то понимаю. Нет, она не притворяется. Она не может вспомнить, надо сваливать отсюда.