Онлайн книга «Звезда Cтриндберга»
|
На первой полосе крупно воспроизведена темная фотография. Из-за большого увеличения видны клеточки пикселей, но неровная надпись мелом на стене пещеры читается совершенно четко. Для ясности надпись продублирована обычным текстом: FRÁ RAGNARÖKUM Sal veit ek standa solu fjarri Náströndu á norör horta dyrr Falla eitrdropar inn of ljóra Se er undinn salr orma hryggium Skulup ar vaö punga srauma Menn meinsvara morövargar Далее следовал перевод с древнеисландского: РАГНАРОК [5] Известен мне чертог на мертвом берегу, Дверьми на север обращен; не достигают Туда лучи живительного солнца. Сочится желчью черный потолок, а стены Не сложены из тесаного камня, А сплетены из ядовитых змей, В чертоге том презренные убийцы Осуждены искать неверный брод В потоке ядовитом и бурливом [6] . Рубрика на шестой странице: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД На седьмой: NIFLHEIMR – ЦАРСТВО ХЕЛЬ [7] На восьмой: ЯЗЫЧЕСКОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ? На девятой: NÁSTRÖNDU – ЧЕРТОГ УБИЙЦ И так далее. ФАЛУН Жизнь несчастного закончилась на мертвом берегу. Удар в переносицу нанесен с невероятной точностью и силой. Три пальца на правой руке отрезаны. На северной стене грота убийца нарисовал вход в Нифльхеймр – подземное царство древнескандинавской богини смерти Хель. Перед полицией стоит задача: решить, не имеем ли мы дело с ритуальным убийством? Читайте эксклюзивное интервью с дайвером Эриком Халлом, 38 лет, – страшные подробности ритуала асаитов [8] . Тут уже было не до мелочей – надо врубаться, пока не поздно. Вторая вечерняя газета уже на следующее утро выпустила приложение на тридцати шести страницах. РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО В ШАХТЕ Кровавая религия – ритуалы и жертвы асаитов Конечно, они не располагали, как конкуренты, эксклюзивным интервью с дайвером. У них не было и новых фактов, зато они придумали новый и неожиданный ход. Гвоздем программы журналисты сделали инвентаризацию языческих общин по всей стране, а заодно и порассуждали об их возможных связях с правыми экстремистами и неонацистами. В то же утро ТВ-4 занималось исключительно асаитами, а государственное телевидение включило в утреннюю программу беседу с двумя тетушками из «New Age» [9] . Те вежливо пояснили, что асаиты приносят в жертву исключительно фрукты и цветы, иногда хлеб, и что асаитами называть их неправильно, правильнее было бы «старообрядцы». Потом объявился профессор-криминолог и призвал зрителей не делать поспешных выводов. Он многозначительно напомнил, что большинство убийств происходит среди знакомых и родственников. Потом был прогноз погоды. В редакции «Далакурирен» настроение было хуже некуда. Так хорошо начиналось, а теперь их оттеснили куда-то даже не на второй, а на двадцать второй план. Асаитское убийство? А слово-то такое вообще существует – асаитское? И кто и когда видел хоть одного поклонника асов в Фалуне? Или, скажем, в Грюксбу или Бенгтсхедене? Стокгольмский практикант вместе с другими репортерами оборвал все телефоны в полиции – нет ли каких новостей в следствии? А полицейские ругались на чем свет стоит по поводу этой идиотской публикации – дурацкие стихи, Нифльхеймр, Настранд… сплошная хренотень. На следующее утро гостелевидение решило для разнообразия внести в дискуссию немного научного скепсиса. Им удалось выковырять Эрика Халла с дачи под Фалуном и самолетом доставить его в Стокгольм. Рядом с Халлом на диване, между двумя ярко-красными подушками, сидел какой-то потертый тип университетского вида, Дон… как его там? Тительман? Практикант перемотал запись на своем компьютере, чтобы удостовериться. Точно, Дон Тительман, профессор кафедры истории в Лундском университете. Эрик Халл опять описал свое странное погружение в затопленную шахту. Практикант с пятого на десятое промотал немыслимо длинные рассуждения историка – что-то там об увлечении нацистов древнескандинавской мифологией, потом об обществе Туле [10] , затем в его рассуждениях возник какой-то Карл Мария Вилигут… Скучища смертная. Практикант выключил компьютер и, ничего хорошего не ожидая, пошел на утреннюю планерку. 4. Бубе
Единственным человеком на земле, кого Дон Тительман любил безоговорочно и безгранично, была его бабушка, jiddische Bube [11] . Она первая приняла его всерьез. Он и сейчас помнил, как гордился, что именно его, и никого другого, она выбрала в наперсники. Было ему тогда восемь лет. Бабушкин деревянный дом, где он обычно проводил лето, пах нафталином, непроветренным гардеробом и гниющими водорослями. Родители обычно подбрасывали его бабушке в Бостад уже в начале июня и без большой охоты забирали к началу занятий. Дом разваливался. Краска на фасаде облупилась, а сад медленно покрывался гниющими яблоками и сливами. Их никто не собирал – Дон ленился, а у бабушки болели ноги. В последние годы она даже не могла подняться по лестнице, и второй этаж был в полном его распоряжении. Несмотря на годами не вытираемую пыль и забитые окна, спать там было лучше, чем внизу, – по ночам бабушка не находила себе места. Его спальня была рядом с лестницей. Каждый вечер начинался один и тот же ритуал – скрип рассохшихся полов, потом горестный вздох. Вздох означал, что Бубе села на вельветовый диван и растирает шрамы и рубцы на сморщенных икрах. Потом опять скрип паркета, опять вздох… и, убаюканный этим бесконечным ритмом, он засыпал. |