Онлайн книга «101 Рейкьявик»
|
«Это Хлин… Вполне возможно, что в данный момент я нахожусь дома. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. Я слушаю». «Хлин… Хлин Бьёрн… Мне надо с тобой поговорить, возьми трубку… Хлин, я же знаю, что ты там… пожалуйста, поговори со мной… ты… Хлин… Ну ты не хочешь со мной говорить… Ну и урод ты после этого…» Хофи. Удивительно, как она… как ее голос подходит к кассете в качестве звукового сопровождения. На экране красивый минет, и когда я в это же время услышал голос Холмфрид, меня торкнуло. У меня встал еще лучше, почти не пришлось ему помогать: несколько захватов — и я уже выжимаю из него. В этот момент я думаю о ней. Эта порция предназначалась ей. Я рассматриваю скомканный клочок туалетной бумаги, брошенный на пол. Хофи… * * * — Хлинчик, у тебя все в порядке? Ты у меня сегодня какой-то притухший. Ты вчера поздно вернулся? А куда ходил? Мама сидит за столом в гостиной и, кажется, мастерит рождественские открытки. Она записалась на курсы в Художественном институте. Я повернут к ней спиной, сижу в глубоком кресле и для разнообразия смотрю тот телевизор, что стоит у нас в гостиной. Показывают какие-то клипы. Звук у меня поставлен на минимум, и я слышу, как в стакане шипит кока-кола. Я слегка поворачиваю голову и говорю куда-то в сторону комода с фотографиями в рамках. Моя фотография с конфирмации: интроверт с молитвенником (каким-то образом им удалось сжать мои руки на книжке всего на одну секунду, а потом книжка шлепнулась на пол). А также фотография с конфирмации сестры Эльсы: закос под взрослую, грудь под белым балахоном, совсем как невеста без жениха. И старая черно-белая папина фотография. Зачем она держит ее здесь? Можно подумать, что он умер. Ну да. Так много раз напивался мертвецки. Я отвечаю, глядя на себя-интроверта: — Просто в бар, ну как обычно. — А в какой бар вы ходите? Сейчас столько всяких новых мест появилось, я уж перестала за этим следить. Разговаривать мне влом. Но и телевизор смотреть как-то неохота (Стинг). И потом, мне надо было попить кока-колы, потушить сигарету. Так что я говорю: — Ага. — Я как-то совсем выпала из этого, просто невозможно за всем уследить. Тут меня осеняет; я разворачиваюсь в кресле, кладу ноги на подлокотник: — А вы с Лоллой разве никуда не ходите? — Вообще-то ходим. Она меня недавно водила в такое место: «Двое и две». — И что? Вы там так и были вдвоем? — Да, но она там многих знает. Мы так хорошо повеселились. А еще там играли хорошую музыку, ну знаешь, в общем, из эпохи диско. Мы натанцевались просто до упаду. — Вы с Лоллой? Ты с Лоллой танцевала? — А разве сейчас танцуют обязательно с кем-то? Просто танцевала вместе со всеми. — Жалко, я это пропустил. — Да. Я, наверно, так много не танцевала с той поры, как мы с твоим папочкой были помоложе. А скажи мне… — От него, кстати, никаких вестей? — Да что ты! Он мне уже давно звонить перестал. Вот твоя сестра его недавно встретила в магазине «Кьёргард», говорит, он держался молодцом. — А я слышал, что он упал. — Да? И кто тебе это сказал? — И смотрит на меня. — Трёст. — Да что ты говоришь! Вот тебе и на! А я-то думала, что он… А как же Сара? Смотрю в телевизор. Там Бьорк (ц. 190 000). Тянусь за дистанционкой и усиливаю звук. «My name Isobel. Married to myself». [46] Текст хороший. Видеоряд приторный. [47] Выжидаю паузу, затем отвечаю: — Не знаю. — Подумать только! А ведь он так далеко пошел! — Скорее, пополз. — А ты не посчитал бы за труд поговорить с ним? — Почему ты держишь там его фотографию? — Твоего папы-то? — Да. Чтобы все думали, что он умер? — Зачем ты так говоришь? Я слышу, как она кладет ножницы на стол, снова поворачиваюсь, смотрю на нее. А она на меня. — Фотографии людей на комодах держат только тогда, когда с ними что-то случилось: или этот человек родился, или конфирмовался, или помер. — Хлинчик, не говори так. Твой папа — часть моей жизни. Для меня это незабываемое время. — Непросыхаемое время. — Не надо об этом сейчас, ладно? — Вот и пойми этих женщин! Вы всё так быстро прощаете и забываете. А как же Лолла? Ей-то каково, что у тебя в гостиной его фотография? — Лолла? А что она должна на это сказать? — Ну, разве она не… — Что «не»? — Да ничего. Разве она не знает обо всем? О нем? — Что-то ты сегодня какой-то угрюмый, Хлинчик. Тебе хорошо? Ты уже ел? Креветочный салат в холодильнике. Я опять поворачиваюсь к телевизору: — Да, знаю. На экране какая-то моржовая хрень, какая-то неизвестная мне команда в гидрокостюмах в облипочку. Какой-то такой клип. Мама: — Слушай! А ведь мне Холмфрид сегодня звонила. Я сказала, что ты спишь. Она просила тебя перезвонить. Святый Халлдоре Кильяне! Так у нее и мамин телефон есть! — Ага. — Слушай, а Холмфрид — она не дочь Пауля, ну, того самого Палли? Я поднимаюсь и подцепляю с пола пузырь с кока-колой: — Да, там не обошлось без Пауля. — Что? — Я говорю, какой-то Пауль там точно постарался. Она дочь какого-то Пауля. Зубного врача. — Да-да, вот именно. Палли Нильсов. Лолла у него в свое время работала. — А? — Да, работала у него в клинике. А Палли — он такой компанейский… Ведь хорошая девушка? — Да, да. У нее в носу камушек. — А как же еще! Вот Палли тоже всегда был таким. — Что? — Ее отец. Он такой веселый… — Ну да… Я выбрасываю бутылку кока-колы из гостиной. Черт, какая-то слабость во всем теле. Никотиновое голодание. Надо будет выкурить еще одну. Я снова вплываю в гостиную, держась за бутылку кока-колы, как за спасательный круг. Отрываю от стола пачку сигарет Вряд ли я смогу взять еще и зажигалку, но собираю остатки сил. Сильно сомневаюсь, что меня хватит на путешествие к себе в комнату. Один звук со стороны мамы — и я не смогу взять старт. Штормовой ветер в семь баллов мне в лицо (а мотор заглох) посреди ковра, и она говорит: |