Книга Артур и минипуты, страница 50 – Люк Бессон

Осмат задумывается, но ненадолго. Он берет клешней протянутые ему сигары, одну кладет в карман, другую, приподняв забрало шлема, сует в клюв. Обычно осматы ходят с опущенным забралом, но чтобы покурить, забрало приходится поднимать. Тогда те, кто стоят рядом, могут увидеть лицо осмата. Впрочем, те, кому это удается, предпочитают его забыть. Голова у осматов совершенно круглая и гладкая, без волос и ушей. Вместо лица — плоский овал, напоминающий камень-галечник, источенный болезнями и изъеденный многими веками разрушительной эрозии. Там, где у людей нос, у осматов плоский клюв. Два маленьких красных глаза-точки смотрят без всякого выражения. Понятно, что такое лицо лучше не видеть вовсе.

Клевочувак услужливо подносит осмату спичку. Тот медленно затягивается, а затем усмехается гнусненькой ухмылкой, от которой кровь леденеет в жилах.

Клевочувак отпустил Барахлюша, но юный принц хочет довести дело до конца, иначе говоря, вернуть украденный у него нож. Хотя, разумеется, он не может не понимать, что обстоятельства складываются отнюдь не в его пользу.

* * *

Макс и Селения все еще топчутся посреди танцпола. Макс усердно развлекает принцессу разговором, точнее, наводит разговор на нужную ему тему.

— Неужели вы откажетесь от моей чистосердечной помощи? — медоточивым голосом спрашивает он.

— Замужество — дело серьезное, и его решение надо принимать самой, полагаясь только на себя, — нарочито торжественно отвечает Селения навязчивому поклоннику.

— Совершенно с вами согласен. Но когда вы познакомитесь со мной поближе, вы поймете, что мне можно доверять. Давайте потанцуем, выпьем еще немного, и я уверен, вы поймете, каким прекрасным помощником я могу быть!

Селения смеется, ей весело: этот клевочувак такой забавный, такой самоуверенный!

Она хочет заговорщически подмигнуть Артуру, но неожиданно обнаруживает, что ее спутник больше на нее не смотрит. Он сидит, уткнувшись носом в какую-то бумагу, и, похоже, собирается ее подписывать. И осмат-вербовщик протягивает ему перо. В одной руке Артура стакан, в другой толстенная сигара. Взгляд у мальчика совершенно бессмысленный. Машинально отправив в рот содержимое стакана, он с шумом ставит его на стол и нетвердой рукой берет перо. Осмат подталкивает к нему контракт; ему хочется поскорей получить автограф незадачливого минипута. Но пока Артур ищет строчку, куда поставить подпись, у него за спиной вырастает Селения. Она резко выдергивает перо из дрожащих пальцев мальчика.

— Простите, но… мне бы хотелось потанцевать с ним, пока он еще не подписал обязательство танцевать неизвестно с кем! — дерзко заявляет она вербовщику.

Осмату такой поворот событий не нравится, однако возразить ему нечего. Увлекая Артура на танцевальный пол, Селения изо всех сил старается удержать его в вертикальном положении.

— Как это мило с твоей стороны — пригласить меня на танец! — блаженно улыбаясь дурацкой улыбкой, произносит Артур.

— Ты соображаешь, что ты хотел подписать? — раздраженно спрашивает его Селения.

— Нет. Конечно, нет. Впрочем, какая разница! — заплетающимся языком отвечает Артур. В этот вечер он впервые в жизни попробовал крепкий алкогольный напиток, и этот напиток явно не пошел ему на пользу.

— Ты что, считаешь, что в таком виде сможешь идти дальше? Или думаешь, что мы тебя потащим? Ну, уж нет! Сложим тебя под стол, чтобы ты проспался, и отправимся дальше, а на обратном пути заберем — как чемодан из камеры хранения.

Как бы плохо Артур ни соображал, он понимает, что принцесса права. Он поступил глупо, поставил под угрозу срыва всю операцию и совершенно забыл о времени! А ведь ему дорога каждая минута! Его пребывание в стране минипутов строго ограничено. Если, конечно, он не решит остаться здесь на несколько лет… или навсегда. Мысль об этом приходит к нему в голову впервые. Взбудораженный ею Артур сразу трезвеет. А, протрезвев, выпрямляется и делает попытку изобразить что-нибудь ногами. Надо сказать, танцует он тоже впервые.

Заметив, что спутник ее вполне твердо стоит на ногах, Селения насмешливо замечает:

— Вот и прекрасно, свои ноги всегда лучше чужих, а уж голова тем более.

Издалека на парочку взирает Лайтмен.

— Ты собираешься конкурировать с этим гномиком? — спрашивает диск-жокей у стоящего рядом Макса.

— А почему бы и нет? Здоровая конкуренция всем на пользу! — философски замечает уверенный в своей победе Макс.

Алкогольные пары быстро выветриваются из головы Артура. Он уже вполне сносно передвигается по танцевальному полу, и даже перестал наступать Селении на ноги. Последнее радует Селению особенно: она, конечно, могла бы пожертвовать ногами ради общего дела, но лучше обойтись без жертв.

Артур решает: если Селения не позволила ему совершить непоправимую глупость, значит, она на него не сердится, или сердится, но не очень, а потому можно задать ей хотя бы несколько вопросов из той тысячи, на которые он по-прежнему хочет получить ответ.

— Послушай… как ты думаешь, когда я вырасту… я мог бы тебе понравиться? Вернее, такой, как я? Ведь ты же здорово старше меня…

Селения весело хохочет.

— У нас годы считаются по количеству цветений селенеллы. Селенелла — королевский цветок. Меня назвали в его честь.

— А… но… тогда сколько же мне, по-вашему, лет?

— Примерно тысяча. Как и мне, — лукаво подмигивает принцесса.

Гордость так и распирает мальчика. Оказывается, он уже почти взрослый! И он отваживается задать еще один вопрос:

— Послушай… а раньше… раньше ты тоже была маленькой девочкой вроде меня? То есть я хочу сказать, что сейчас, к примеру, я всего лишь маленький мальчик, но потом… А ты, ты была когда-нибудь маленькой девочкой?

— Нет. Я всегда была такой, какой ты меня видишь, — отвечает Селения; вопросы Артура начинают ее раздражать. — Минипуты вырастают очень быстро, и потом больше не растут. Я всегда помню себя такой, как сейчас. И я никогда нигде не была, кроме нашего королевства.

Если прислушаться повнимательнее, в голосе принцессы можно уловить нотки сожаления, но она сама в этом ни за что не признается.

— … Когда-нибудь, совсем потом, мне бы хотелось увезти тебя отсюда… в мой мир, в мир, где живу я, — говорит Артур. При мысли о скором расставании ему становится очень грустно.