Книга Псион, страница 11 – Джоан Виндж

— Когда же ты будешь готов? Завтра? На следующей неделе? Через месяц, год? У тебя мало времени, Кот! — Неожиданно Кортелью пришел в бешенство. — Если ты хочешь остаться в этой программе исследований, надо демонстрировать результаты. Ты должен уметь контролировать свои возможности, пускать их в ход при необходимости и не позволять другим псионам использовать их против себя. — Он замолчал.

— Зачем? — Я зажмурился, отражая выражение его лица.

— Таковы правила, и, если ты хочешь продолжать, ты обязан им следовать.

— Там, откуда я, другие законы. — Я резко встал со стула и пошел.

— Ты не в Старом городе, но очень скоро там окажешься, если не будешь сотрудничать с нами, уличный мальчишка!

— Какого хрена тебе надо? — Я обернулся и взглянул на него. Кортелью никогда не называл меня так раньше и не запугивал.

— Ты даже не пытаешься скрыть, насколько тебе наплевать на весь наш эксперимент и на то, что я хочу помочь тебе. — Он встал и последовал за мной, соблюдая, однако, дистанцию.

— Что вы имеете в виду? — Я знал, о чем он говорит, и то, что он прочитал это в моих мыслях. — Я не пытался…

— Черта с два ты не пытался!

Я не был готов к его гневу и разочарованию, и он снова вторгся в мой мозг.

— (Хорошо же, дитя подземелья, ты умело пользовался моим терпением и прятался за ним, как за стеной, но оно иссякло. Ни одной камфоры, ни одного вопроса, никаких игр до тех пор, пока я не увижу результата.)

— Оставь меня, ты, подонок.

— (Нет уж, такой роскоши ты не получишь. Я не оставлю тебя в покое до тех пор, пока ты сам не заставишь меня это сделать.)

— Убирайся! — Я закрыл уши руками, как будто это могло помочь. Кортелью прорвал всю мою защиту, и я не знал, что делать.

— (Заставь меня!) — Его слова оглушительно разносились во всех уголках моего мозга.

— Пошел ты, будь ты проклят…

Я был в ужасе от того, что он выполнит свое обещание и останется в моей голове. Я судорожно искал оружие, но не то, которое можно взять в руки, — я искал в глубинах разума.

— (Убирайся, будь ты проклят!) — Мысль черканула, как искра, между моим разумом и его. Неожиданно послав импульс в его мозг и задержавшись там, я установил связь на уровне телепатии. — (Проклятый ублюдок, убирайся из моего разума!) — Меня трясло от бешенства.

— (Остановись, остановись!) — Кортелью прервал контакт, в ту же секунду мой разум вернулся ко мне, а мой оппонент покачнулся и схватился за стул для равновесия.

Я тоже едва стоял на ногах и оперся о край терминала:

— Сукин сын!

— Поздравляю, — проговорил Кортелью почти шепотом. — Псион.

— О Господи! — Я глотнул и коснулся рукой губ. Еще несколько ругательств и проклятий вырвалось у меня, пока я доковылял до стула и сел.

Кортелью опять сел напротив меня и на этот раз дал мне целую упаковку камфорных таблеток:

— Держи.

Трясущейся рукой я положил одну в рот. Беспорядочные обрывки образов мелькали у меня в голове — рекламные щиты, сигнальные огни, узоры, предназначенные для того, чтобы я посмотрел на них. Долгое время мы сидели молча, и, испытывая успокаивающее действие камфоры, я пытался понять, что же произошло.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил наконец Кортелью. Весь его вид выражал полнейшее участие.

— Вам лучше знать. — Я с ненавистью взглянул на него.

Он покачал головой:

— Сейчас я не читаю тебя, и ты это прекрасно знаешь.

— Ну и как вы думаете, каково мне сейчас? — Я отвернулся, тщетно пытаясь отыскать в комнате окно.

— Наверное, ощущаешь гордость, восторг… как будто ты наконец добился чего-то значительного?

— Нет. Я как будто весь в дерьме и совсем уничтожен, как последний придурок. Разве не так обычно себя чувствуют?

— Это Гоба тебе сказал? — Его улыбка исчезла.

— Ему даже не нужно было говорить этого. Каждый раз, когда я приближался к его мыслям или к мыслям любого спеца, я чувствовал это. — Я сжал кулаки.

Кортелью изобразил гримасу:

— Черт бы их побрал, почему они не…

— А почему они должны меня любить? Кому интересно, когда кто-то читает их мысли? На моем веку людей убирали за гораздо более невинные вещи.

— И именно поэтому ты борешься с этим так упорно.

Это прозвучало как полувопрос-полуответ. Я пожал плечами, оставляя его в уверенности, что он все понял, хотя это была лишь половина правды.

— Я виноват в том, что слишком давил на тебя. — Кортелью склонил голову. — Я должен был знать…

— В чем же между вами разница? — Его извинения действовали мне на нервы, и я хотел прекратить это.

— Потому что мы другие. Мы должны быть другими — не только потому, что обладаем особым дарованием, но и из-за ответственности, которую это налагает на нас. Мы способны на действия, недоступные большинству людей, и это пугает их. Как говорится, в стране слепых кривого забивают камнями. Мы должны жить по более жестким правилам, чем остальное человечество, чтобы доказать, что ему нечего нас бояться. — Он наклонился ближе ко мне. — Тебе хотелось бы узнать, что я чувствую по отношению к моей телепатии?

Нет. Но я не сказал ему об этом. Я повернулся на стуле, тяжело оперся о ручки, чувствуя, что Кортелью вновь атакует мои мысли. Я держался расслабленно, не пытаясь оборвать невидимые искрящиеся нити, которые соединяли нас. Я даже предпринял для этого усилия, и Кортелью пошел на попятную, по-видимому опасаясь, что я не выйду из его мыслей.

Однако он не пытался выдворить меня из своей головы. Линии его мыслей постепенно ослаблялись, как в первый раз, когда он снял защиту и впустил меня.

Образы, которые я должен был найти, мерцали на поверхности сознания, и я не мог не увидеть их: он был горд, доволен и благодарен за этот ниспосланный ему при рождении Дар. Псионика открывала перед человечеством новые горизонты и перспективу полного взаимопонимания, лишенного страха, который питает слепую ненависть. Кортелью никогда не злоупотреблял своим Даром и не демонстрировал остальным слепцам свой Дар как угрозу… Он бы все отдал, чтобы завоевать их доверие и понимание.

Но за теми образами, которые Кортелью выставил на передний план, как знамена, я увидел подобие раны, нанесенной ему раболепствующими спецами, внутренне ненавидящими псионику, услышал перешептывание тысяч теней и привидений. Где-то в глубине его сознания бушевало возмущение, подавленное волей. Я вдруг осознал, чего стоило ему положение корпоративного телепата, миссионера в мире ненавидящих твердолобых безумцев — они не хотели быть спасенными.

Я оборвал контакт.