Книга Новейшая оптография и призрак Ухокусай, страница 13 – Игорь Мерцалов

— Спасибо, Вереда.

Сударый взял пластину. На снимке запечатлен был образ радеющего об отчизне чиновника. Радел он, на взгляд оптографа, фальшиво, ненатурально как-то: морщил лоб, хмурил брови, задумчиво взбивал пальцами бакенбарды, а потом озарялся светлой, отеческой улыбкой. Ну, может, и не фальшиво, а просто театрально, водевильно даже, но явно не так, как сумел бы изобразить хороший актер.

Однако, вынув из кармана лупу и внимательно изучив снимок, никаких технических огрехов Сударый не обнаружил.

— Прекрасно. Можешь упаковать и отправлять по адресу заказчика.

— Интересно, что он станет делать с этим портретом, — промолвил, войдя в приемную, Персефоний. — Неужели прямо так и повесит у себя в кабинете? Ведь это смешно.

— Смешно, — согласилась Вереда. — Но попытаться доказать это клиенту — значит, обидеть его. Неразрешимая этическая проблема.

— Не вижу в ней ничего этического, — возразил упырь. — Почему-то студенту, жаждущему запечатлеть свою фигуру на фоне баталии, мы без особого труда можем растолковать, что излишества смешны. А чиновнику, возмечтавшему предстать перед всеми в крайне глупом виде, мы и слова не скажем. Это проблема социальная.

— Не думал, что ты социалист, — улыбнулся Сударый.

— Я бродяга, — парировал упырь, — а значит, завзятый реалист. Кстати, о реализме. Если не возражаете, Непеняй Зазеркальевич, я хотел бы попрактиковаться в создании иллюзий. Могу я сделать заготовку, пока вы завтракаете?

— Конечно, Персефоний, с удовольствием посмотрю, что у тебя получится, — кивнул оптограф, надевая пальто и шляпу. — Если понадоблюсь, я, как всегда, в «Обливионе».

Подхватив со стойки трость, Сударый открыл дверь и окунулся в хрустальный мир уходящей осени. Прозрачное небо, ледок на лужах, пар изо рта, и застоявшийся с ночи воздух холодит щеки. Разогретое упражнениями тело словно поет, впереди интересная работа — ну не чудесное ли утро?

И вот нате вам…

Итак, Сударый возвращался из кафе, зло стуча тростью по тротуару. Встречный народ раздражал, ледок на лужах подтаял и лужи брызгали грязью, воздух стал промозглым. Еще и собака какая-то облаяла ни с чего. Молодой оптограф взлетел по ступеням двухэтажного дома под вывеской, извещавшей, что здесь располагается «Спиритографическое ателье г. Сударого», и резко распахнул дверь.

В приемной послышался испуганный вздох. Сударый сдержал шаг, но все же успел разглядеть, как Вереда прячет под стол деревянную коробку и делает вид, будто сама кушает подсоленное печенье из блюдечка. Тот, кто сидел в коробке, был недоволен прекращением трапезы и яростно скребся.

— Кто-нибудь заходил, пока меня не было? — делая вид, будто ничего не замечает, спросил Сударый.

— Нет, Непеняй Зазеркальевич, — ответила смущенная девушка.

Устраивая трость на подставке, Сударый, чтобы не молчать, спросил:

— Вереда, ты не помнишь, к чему снятся бабочки?

— Смотря какие. Если однодневки, то к смерти. А вам бабочки снились? — обеспокоилась Вереда.

Сударый невольно вздрогнул:

— Нет, помнится, не совсем бабочки. Скорее мотыльки…

— Ну, это всего-навсего к глупости.

Сударый поморщился, уже жалея, что спросил.

— А, вспомнил! — приврал он. — Это была моль.

— К подлости, — сокрушенно прокомментировала Вереда. — Будьте сегодня осторожны, Непеняй Зазеркальевич.

Она непроизвольно забросила в рот печенюшку, и в спрятанной под столом коробке, затихшей было, словно ее обитатель тоже внимательно слушал, тотчас раздались настойчивые скребущие звуки.

Почему девушка до сих пор скрывала своего любимца, оставалось непонятным. О его существовании все в ателье прекрасно знали, хотя ни разу его не видели. Все догадывались, что Вереда сотворила кого-то мелкого, но строгими университетскими правилами не одобряемого. Никого это не смущало, благо любимец Вереды вел себя вполне прилично, вопреки первым опасениям домового по углам не гадил и мебель во время ночных прогулок не грыз. Более того, он уже принес немалую пользу, будучи избран хранителем одной довольно гадкой оптографической пластины…

Неприятное подозрение шевельнулось в душе Сударого при воспоминании о групповом портрете Рукомоевых. Торопливо скинув калоши и пальто, на ходу разматывая клетчатый шарф, кинулся он в студию. Там, чуть не споткнувшись о домового Переплета, бродившего по ковру с веником, метнулся к массивному шкафу. Достал из бокового отделения журнал наблюдений, пролистал… И сказал:

— Так, — хотя ни в какую ясную идею его подозрение еще оформиться не успело.

Переплет, бросив притворяться, будто подметает, раздраженно спросил:

— Ну что опять?

— Еще не знаю… — пробормотал Сударый, качая головой.

— А коли не знаете, так чего же «такаете»? Ох, Непеняй Зазеркальевич, несерьезного вы поведения человек. Вот батюшка ваш, Зазеркалий Причудович, у того все в доме ладом шло, а почему? Потому что степенностью отличался и спокойствием. Он-то небось по углам спозаранку не рыскал и на домовых не «такал».

— Да я ведь не на тебя, Переплет…

— Конечно, — прислонив веник к ножке демонстрационного стола, согласился домовой. — Я-то, поди, дело знаю. Всю ночь кручусь, прибираюсь, костюм ваш выглаживаю, сковородки чищу, солнце встанет — и то я в хлопотах. Вам бы работать побольше, а не в раболатории просиживать да статейки пописывать. Уже бы сейчас заклятого конкурента вашего, Кривьена де Косье, за пояс заткнули…

Переплет был домовой толковый и в какой-то мере даже прогрессивный, но в одиночку присматривать за особняком ему было трудно (его отца Перегнутия вместе с женой, проворной кикиморой Ворошилой, а также овинника Неховая отец Непеняя Зазеркальевича, переезжая по новому месту службы, забрал с собой). Не одобрял Переплет и научного энтузиазма молодого хозяина, мешавшего спокойно и прибыльно работать, так что время от времени Сударому доставались такие вот занудные лекции. Обычно он выслушивал их терпеливо, чтобы не обижать заслуженного домовика, но теперь прервал:

— Постой, Переплет, подожди. Тут, пожалуй, и впрямь нехорошее дело приключилось.

Дверь открылась, в студию вошел Персефоний. Упырь был уже в одной сорочке — он, хотя неплохо переносил солнечный свет, иногда нуждался в дневном отдыхе. Но, видно, какое-то предчувствие подняло его из гроба.

— Что такое, Непеняй Зазеркальевич?

Следом и Вереда заглянула. Покраснела, увидев упыря неглиже, но все-таки осталась и спросила:

— У вас все хорошо?

— Будь добра, Вереда, посмотри по записям, в какой день мы оптографировали Простаковью Добролюбовну Немудрящеву, — попросил Сударый, хотя уже был уверен, что не ошибается.

Девушка ушла сверяться с журналом. Непеняй Зазеркальевич выразительно глянул на голые икры упыря, но Персефоний взгляд проигнорировал и потребовал немедленного ответа на свой вопрос.