Онлайн книга «Вторая смена»
|
– Уши, – тороплюсь я. Вообще-то мозги у него в отключке, но про это вслух не говорят. – Открывайте. Спасибо. В коридоре подождите. Я вас позову. Я перед уходом на Темку глянула. А он мне подмигнул. Анька стоит у подоконника в почетном карауле: стережет взметнувшееся зеленое пламя граммофончиков. У этой ботвы есть второе название – «вечный звон». Как начнут мелодию вытренькивать, так не уймутся, пока самим не надоест. У Марфы они жили на кухне, на холодильнике. Мы их потом в ветку пластмассовой сирени превратили, уже после Казни. Здешние не такие ухоженные, бутоны помельче, а голос тише. Играют вразнобой – каждый кустик наяривает свое. В казенной обстановке всегда так. Народ туда-сюда шмонается, у всех и каждого настроение ловить – ни один цветок не выдержит, загнется на корню. Я бы на их месте точно загнулась. – Женька? – Не мешай! Ну и чего я так раскисла? Подумаешь, ученичество. Меня расстреливали однажды, там куда страшнее было. А тут только бумаги подписать. Прежней жизни не будет, это факт, зато я сама у себя останусь. Со всеми страхами и радостями, заморочками и опытом. И с воспоминаниями тоже. Тишина смыта густым колокольным гудом – в Шварце теперь так на перемену звонят. За углом начинает оживать толпа, народ вываливается из аудиторий и лабораторных, разминает ноги и прочищает мозги. – Анька, я скоро! – Я бросаю свою семейку. Хоть по-ненастоящему, хоть на пять минут. Под лестницей в окружении сломанных парт и покалеченных стульев высятся пепельницы на тонких ножках – из тех, что полвека назад охраняли дорожки парков и санаториев. Левая пока пустует, у правой стоит Танька Рыжая. – Дуська, снова-здорово! – Меня бодро хлопают по спине. У нас всегда: можно своего камрада пару лет не видеть, а потом за день повстречать три раза подряд. – Ты тут чего делаешь, Тань? – Зинаида позвала, на семинар. Она в этом семестре по «Аргументам и артефактам» практику ведет. Зизи про сегодняшнее узнала откуда-то. Сразу позвонила. Презентациями своими задрали уже, – с гордостью, замаскированной под смущение, сообщает Рыжая. Ешкин кот! Зинка дрючит студентов, небось даже в зачетках расписывается, Татьяна рассказывает про подвиги и – не сегодня, так завтра – даст интервью корреспонденту «Сторожевого» или накатает статью в «Артефакт». А у меня что? Марш-бросок от дома до рынка через химчистку? Почетный караул у холодильника? Бессменное дежурство у гладильной доски? – Я твою малу́ю сейчас в коридоре видела. Не узнала меня. Вы ей память не промывали? – Я хотела, а Старый запретил. – Правильно. Малолетка, у них организм хрупкий. Ты ей тоже не промывай. И с волосами что-нить сделай, а то они сосульками. Какого лешего?! Я сегодня Аньке лохмы ее крысиные мурыжила как в лучшем салоне! – А ты тут чего крутишься? Малу́ю привезла, институтом похвастать? – Нет, – я мну в руках пачку. – Я… у нас посвящение сегодня. Мужа в ученики беру. – Дуська, а мужа ты давно знаешь? Что так быстро в ученики-то? – Полгода. – Я старательно закуриваю, стараясь провозиться подольше. – Дусь, ты уже оклемалась? Давай сядь, если голова кру́гом. – Она делает шаг в сторону, выискивая среди стульев самый надежный. – И как, хороший муж? Покажешь? – Нет. То есть – да. Вы знакомы уже. – А когда мы успели? – В «Марселе», в октябре, когда Ленку в последний путь провожали. – Славно гульнули, ничего не скажешь. Гуню тогда шлепнули? – Тогда… – Я сигарету не гашу, а почти комкаю. – Так там ведь только наши были, и вс¸… Или я путаю? – Не путаешь. Ресторатор. Ну, Артем… – ежусь я. Танька знает, кто ее убил. – Тот, который стрелял? – улыбается Таня. Мне кажется, что вместо новых зубов у нее во рту стальные коронки. – Он самый. – Я разглядываю ободранный линолеум. Возле пепельниц он весь в мелких подпалинах – искрами прижгло. Густой узор, плотный. – А, вот оно что. – Татьяна резко, одним движением, гасит бычок и начинает подниматься по лестнице. Спина напряжена: будто она ждет, что я сейчас выстрелю вслед. В коридоре я напарываюсь на группку студентов: две барышни и четыре кавалера, возрастной разброс от двадцати до пятидесяти, настроение у всех одинаковое, деловое и веселое одновременно: – Бестий пересдал или опять завернули? – А когда пересдавать, объясни, пожалуйста? Март месяц, Чеширыч в загуле… – Слушай, я не могу! Он лекции строит по принципу «что вижу – то пою», несет ахинею! – Господа, я решительно не понимаю, как мы эту ересь вообще сдавать будем? – Славик, ты что? Ересь на первом курсе сдают, в летнюю сессию. – Не прискребайся, я в фигуральном смысле. – Наше счастье, что этот ящер теорию ведет, а не практику. – А про практику, Маня, молчи лучше! – Манька, ну не напоминай ты ему, не будь мирской. У него по молодильнику хвост. Не растут яблоки, хоть тресни. На кафеле растут, на паркете тоже, а в аудитории линолеум на полу, сквозь него росток не пробивается! – Стоп! Слава, а ты как пальцы держишь? Какая рука рабочая, левая или правая? – Правая. – Тогда смотри: вот так вот пальцы гнешь, до упора, семечко на них ставишь. Манька! У тебя стрелка на колготках, смотри! – Ой, длинная какая! Слушай, как думаешь, что легче – зашить или зарастить? – Мальчики, вы идите. Ну конечно, зарастить. Только на ноге опасно, если не уверена… – Знаю, что опасно. Но у меня молния на сапоге заедает. Томка, можешь? – В общагу сбегай, переоденься. Туда-обратно две минуты, сто раз успеешь. – Не две, а пять. А у нас Кошкин сейчас, он не любит, когда опаздывают. – Да, Кошкин – это жестоко. Маня, а вообще это странная мысль. Смотри, у нас все предметы как предметы. А кого ни спросишь «что в сессию сдавать?», любой скажет: бестилингву, артпрактику и Кошкина… А теперь представь, что в дипломе так и напишут: «бестиалингвистика» – двенадцать, «практическое артефактоведение» – одиннадцать, «Кошкин» – двенадцать. – По «Кошкину» больше десятки нереально получить, – вмешиваюсь я. Приземистая кудрявая Маня и ее собеседница поворачиваются, смотрят на меня и дружно фыркают. Совсем по-девчоночьи. Хотя Манечке ну точно уже под полтинник. – Шестьдесят лет назад знаете как мы Кошкина звали? – Маня трясет лиловыми кудельками и смотрит вопросительно. А ее товарка – юная, но такая хрупкая и строгая, что в ней легко разглядеть недавнюю старушку, поправляет бусики и говорит: |