Книга Ладья света, страница 48 – Дмитрий Емец

— Rideamus! [2]

Мефодий еще не забыл латынь.

* * *

Из плавучего ресторана Мефодий перенесся прямиком на старое московское кладбище. Долго бродил между могилами, отыскивая плиту, на которой имя, отчество и фамилия начинались бы с одной буквы. Наконец подходящая плита нашлась — в кустарнике. Правда, буквы почти стерлись:

«Борис Брониславович Б…»

Меф мысленно попросил у лежащих под ним костей прощения и осторожно прилег.

Было холодно. Он спрятал руки в рукава свитера. Заснуть не удавалось. Мефодий лежал и смотрел в темнеющее небо. Первой вспыхнула, как всегда, Венера. Она висела в небе огромная, как сигнальная ракета. Мефодий думал о Дафне, об Арее, о матери с отцом. Мысли были скользящие, транзитные — такие же, как проносящиеся по небу сизые обрывистые тучи.

В кармане у Мефа дважды вздрогнул, точно постучал, телефон. Уверенный, что это Дафна или, скорее всего, мать, обожавшая трижды в день без вопросительного знака спрашивать «Как дела, мой любимый сын». Мефодий посмотрел на экран.

Номер, с которого пришло сообщение, был Буслаеву неизвестен. Чуть нахмурившись, он нажал на «открыть». Поползли черные строчки:

Гладя мертвых ежей на обочинах темных дорог,

Я глотаю пространство зрачками загубленных псов.

И щекой листопада припадаю к началу основ.

Заставляю в тоске свое мерзлое сердце стучать.

И хочу растопить этот черный слежавшийся лед!

И все. Никакой подписи.

После короткого колебания Мефодий перезвонил по номеру, с которого пришло сообщение. Долго не соединялось, затем роботизированный голос сообщил:

«Пожалуйста, перезвоните позднее! Номер заблокирован. Владелец телефонной компании застрелился. Абонент умер!»

Буслаев усмехнулся. Теперь он знал, от кого пришло сообщение.

Он представил, как где-то далеко по обочине пыльной автодороги, ведущей на восток, бредут уставшие Шилов, Прасковья и Зигя. В попутки их не сажают. Напротив, едва взглянув на широкую спину Зиги и на огромную черную птицу на плече у Шилова, водители неосознанно увеличивают скорость. Прасковья присаживается на корточки около ежей и собак, погибших под колесами, и долго смотрит на них. Зигя скулит и жалобно шмыгает носом, а хладнокровный Шилов кормит мертвыми кошками своего грифа. И опять они бредут по обочине бесконечной, уходящей в горизонт дороги.

Мефодий спрятал телефон. Почувствовав, что окончательно замерз, он встал и, чтобы хоть немного согреться, стал ходить вокруг могилы. Хочешь не хочешь, а на кладбище надо пробыть до утра.

Ветер разогнал тучи. На плиту упал лунный свет, заливший стершиеся буквы и точно наполнивший их изнутри. Фамилия у Бориса Брониславовича Б. была «Буслаев».

Мефу стало жутковато. Любят ребятки подпитывать суеверия! Он отжался сто раз, согревшись немного, прилег на плиту и закрыл глаза.

— Предположим, что я тебя умнее. Но если я вслух скажу, что я тебя умнее, то буду тебя глупее. Причем ощутимо глупее. Понял?

— Неа.

— Ну так абсолютно во всем! Если какой-то человек выше другого духом, но подумает на секунду, что выше его духом (только подумает! до слов даже не дойдет!), то станет ниже его духом. И жизнь ему быстро докажет, что так оно и есть.

Разговор Мефа и Эссиорха

Эссиорх сидел у детской кроватки и крутил в пальцах веревочку. Улита давно обнаружила у хранителя Прозрачных Сфер это замечательное качество. Он был самодостаточен и умел занимать себя сам. Обычно нуждающиеся в развлечениях люди от однообразия начинают маяться, шататься, скулить. Особенно, когда они настроились куда-то идти, а надо ждать.

Эссиорх же умел спокойно рисовать, или вырезать что-то, или читать, или, как сейчас, играть с веревочкой, завязывая головоломные узлы. Узлы эти казались смертоубийственными, но развязывались легчайшим подергиванием. Прямо как человеческая жизнь: все кажется безумно спутанным, страшным, непоправимым, а всего-то и надо, что понять простейшую вещь — что и куда потянуть.

В отличие от Эссиорха, Улита не умела сидеть тихо. Ей вечно требовалось куда-то нестись, что-то ронять, покупать, устраивать, готовить. Или, на худой конец, выяснять отношения. Вот и сейчас ей захотелось немного порасставлять точки над i.

— А если бы мне отрезало руки и ноги, а все остальное выварило в кислоте, ты бы меня тоже любил? — спросила она.

— Да. — мирно сказал Эссиорх. — Но лучше не экспериментируй!

Улита задумалась и сделала из всего этого чисто женский вывод:

— То есть тебе что, вообще плевать, как я выгляжу? А для кого мне тогда хорошо выглядеть?

Эссиорх с великолепным хладнокровием уклонился от ответа на этот вопрос. Сунув веревочку в карман, он вышел в коридор.

— У меня одно дело! Я скоро вернусь! — сказал он.

— Ты куда? Пожалуйста, не уходи! — испуганно крикнула Улита, выскакивая за ним.

Она стояла в коридоре, прижимая к груди ребенка. Несмотря на то что Люминисценцию Эссиорховичу не было еще недели, на него едва налезали ползунки для девятимесячных. В руках Люля (он же Люль, он же Люленций) держал пельмень, который украл у мамы из тарелки. Не зная толком, что с ним делать, он выдавливал из него фарш.

— Я быстро! — сказал Эссиорх. — Мне только свидетельство о рождении получить.

— Ты же уже что-то получал?

— Я получал свиток света. Но по нему детское питание не выписывают… Потом хочу заехать к Корнелию! Но тоже быстро!

Улита сердито отвернулась, и Эссиорх сумел поцеловать ее только в затылок. Зато Люминисценций Эссиорхович был поцелован в живот так бурно, что исторг некоторое количество отвороженного молока.

— Знаешь, какой-то он неодухотворенный! С виду натуральная котлета! Подбородок красный, глаз почти не видно — одни щеки. Букв не знает, интересуется только едой! — сказал Эссиорх обеспокоенно.

Улита пожелала ему посмотреть на себя, прежде чем крошить батон на сына, и, являя немилость, ушла на кухню. Там она сунула Люлю в переносную кроватку, положила на стол два артефактных метательных ножа и принялась смотреть в окно, как Эссиорх заводит мотоцикл. В результате всех манипуляций мотоцикл окупился бензиновым дымом, загрохотал и умчался.

«Почему я ему не сказала? Ну почему? Теперь вот буду бояться каждого шороха!» — с тоской подумала бывшая ведьма.

Внезапно Люля издал странный звук. Улита повернулась и увидела, что младенец по-турецки сидит в кроватке и гоняет в губах «Астру» без фильтра.

— Мать, ты того… зажигалка есть? — спросил он.