Онлайн книга «Шифр Шекспира»
|
На миг умолкнув, он вывел последнюю строфу, как песню: Жить будешь ими, а они — тобой, Доколе не померкнет глаз людской [36] . — Думаете, это Шекспир? — спросил Бен. — Нет. Уильям, но не тот. — Сэр Генри склонил набок голову, точно вслушиваясь в далекую мелодию, а потом процитировал другой сонет: Уилл обновил любви заветный клад, И Уилл был мил, но многих принял вход, А там, где много, не считают трат, И, уж конечно, Уилл один не в счет. Здесь Шекспир обращается к возлюбленной, намекая на ее неверность. Юнец, которого сам поэт бросил в ее объятия, видимо, и есть второй Уилл. — Он вздохнул. — Стало быть, нам достался не Поэт, а его друг. — Один из них, — сказал Бен. Сэр Генри метнул в него укоризненный взгляд. — Итак, перед нами светлокудрый юноша шекспировских сонетов, охваченный любовным пламенем. — Да, но какой любви? — спросила я, указывая на буквы, огибающие правый край. «Ad Maiorem Dei Gloriam», — говорили они. «К вящей славе Божией». Я пригляделась. Кулон в руке юноши был выписан грубее, чем все остальное, как если бы его переделывали. Что бы ни было на его месте изначально, теперь изображенный сжимал распятие — запрещенный в Англии елизаветинских и яковианских времен предмет. Протестантская церковь использовала простые кресты; распятие с фигурой Христа было символом Рима и католицизма. Хиллиард, горячий приверженец протестантизма, который кормился благосклонностью двора, изобразил, без сомнения, пламень любовной страсти. Позднее другая и менее искусная кисть полностью изменила сюжет, и огонь на нем стал огнем мученичества. Но какого — действительного или только желаемого? — Боюсь, здесь парковка запрещена, — произнес чей-то голос. Я подскочила на месте, захлопывая медальон, точно краденый. — О, сэр Генри! Не сразу понял, что это вы. Рад видеть вас снова, сэр. И тотчас, несмотря на строжайший запрет, сэр Генри выудил разрешение припарковать «бентли» у самых ворот аббатства — под предлогом того, что ему нужно приобщить двух юных друзей к великолепию вечерни. Я затолкала брошь в карман и выбралась из машины. Привратник тем временем отгонял группку туристов. — Боюсь, служба уже началась, — сказан он. — А мы тихо, как мыши, — пообещал ему сэр Генри. — Одна нога здесь, другая — там, — чуть слышно распорядился Бен, пока мы перебегали к большому западному фронтону. — Чем скорее, тем лучше. Тусклый зеленоватый свет внутри собора слегка оживлялся цветными переливами там, где свет проходил сквозь витражное окно с изображениями пророков. Из глубины неслось ввысь, под самые своды, одинокое мальчишеское сопрано. «Величит душа моя Господа…» Затем вступил низкий мужской хор, переплетаясь с юными голосами в кружеве елизаветинской полифонии. Сэр Генри торопливо прошел на противоположную сторону пустого нефа, к сияющим золотом хорам. Мне пришлось поспешить, чтобы не отстать от него. Сквозь высокую стрельчатую арку ажурного камня виднелись хор и толпа прихожан, но сэр Генри, словно не желая с ними встречаться, шмыгнул вправо, за громоздкую колонну, и устремился по тускло освещенному проходу. Мы с Беном отправились за ним. Дальше пространство церкви снова раздавалось. В южном трансепте сэр Генри остановился и вытянул руку. Вот он, «Уголок поэтов». Впереди, на высокой платформе под неоклассическим фронтоном, зрителей встречала беломраморная статуя Шекспира в полный рост. На стенах вокруг нее, словно стая херувимов, расположились бюсты других поэтов, которых Бард, казалось, не замечал или не хотел замечать. Он навсегда застыл в этой небрежной позе, слегка опершись на кипу книг, и вытянутой вдоль тела рукой указывал на полуразвернутый свиток. Я на цыпочках вышла вперед, чтобы прочесть под переливы хора вырезанные в мраморе слова — слова Просперо, ностальгическое прощание чародея «Бури» с искусством. И пышные дворцы и башни, Увенчанные тучами, и храмы, И самый шар земной когда-нибудь Исчезнут и, как облачко, растают [37] . Я машинально сунула руку в карман — убедиться, что брошь на месте (хотя это было и так ясно по тому, как она его оттягивала), ломая голову над цитатой. — Если вам нужно совсем точно знать, — сказал Бен, — он указывает на слово «храмы». Как по-вашему, это важно? Я закатила глаза, а сэр Генри простонал: — Боже, только храмов нам не хватало! Или храмовников. — Его тут нет, — скорбно проронил кто-то из-за спины. Мы разом подскочили от неожиданности. — Похоронен в другой церкви, знаете ли. В Стратфорде родился, вот Стратфорд его и не отпускает. Хотя по праву — заслугам для нации и прочему — здесь ему самое место. Я, обернувшись, увидела еще одного церковного служителя в красном. На макушке у него торчали несколько непокорных прядок, оттопыренные уши походили на ручки от сахарницы, а морщины на лбу складывались в большую «М». Он стоял, заложив руки за спину, и не сводил глаз с лица Шекспира. — Чего не скажешь о вас, — продолжил служитель, опуская взгляд. — Вечерня, — добавил он как-то неуверенно, — идет там. Прошу прощения. Сэр Генри сделал вид, что не заметил его жеста в сторону скамей с прихожанами. — А почему Шекспир указывает на слово «храмы»? — Разве? — Прислужник наморщил лоб. — При мне такого не было. — Хотите сказать, что этот истукан движется? — не утерпел сэр Генри. — Нет, сэр, — ответил новый знакомый. — Он ведь неживой. По правде, и тела его здесь нет. Как выразился Джонсон, «надгробие без могилы». Я сам, знаете ли, немного поэт. Хотите, прочту пару строк? — Хотим, — отозвался Бен. Вид у него был слишком невозмутимый. — Нет, положительно нет, — ответил сэр Генри, но служитель уже оседлал любимого конька: Скончался Шекспир, и возрыдал мир: «О Уилл, почто ты нас покинул?» — Я, кажется, спрашивал про памятник, — процедил сэр Генри. — К этому и веду, — отозвался прислужник. — «О, мрамор гроба! О, земная утроба!» — Так он движется? — не сдавался сэр Генри. «Поэт» поджал губы. — Кто, сэр? — Памятник! — Он мраморный, как я уже сказал. С какой стати ему двигаться? — Вы сами так говорили! — Зачем мне так говорить? — Забудьте! — отрезал сэр Генри. — Просто скажите, куда еще показывал Шекспир, когда двигался? |