Книга Воровская честь, страница 14 – Джеффри Арчер

— Ублюдок, — сказал он сквозь зубы. — У молодых никогда не было сердца.

Бармен не знал настоящего имени посетителя. Как не знал его почти никто, за исключением разве что ФБР да управления полиции Сан-Франциско.

Согласно картотеке управления, Уильяму Сину Орейли было пятьдесят два года от роду. Однако на взгляд случайного наблюдателя, ему можно было дать все шестьдесят пять, и не столько из-за его доисторической одежды, сколько по причине глубоких складок на лбу, морщинистых мешков под глазами и несколько утолщённой талии. Орейли относил это на счёт трех бывших жён, которым платил алименты, четырех тюремных заключений и слишком большого количества раундов в молодости, когда выступал в любительском боксе. Но он никогда не винил в этом «Гиннесс».

Все началось ещё со школы, когда Орейли чисто случайно обнаружил, что может копировать подписи своих однокашников, которые они ставили на чеках, чтобы брать деньги на карманные расходы в школьном банке. К концу первого курса в дублинском Тринити-колледже он научился подделывать подписи ректора и казначея так, что даже они верили в то, что назначили ему стипендию.

В колонии святого Патрика для заключённых Лайм Фальшивомонетчик познакомил Билла с банкнотой. Когда распахнулись ворота, выпуская его на свободу, молодому ученику больше нечего было перенять у мастера. На свободе Билл обнаружил, что его мать не горит желанием принять сына в лоно семьи, поэтому он подделал подпись американского консула в Дублине и отбыл в Новый Свет.

К тридцати годам он изготовил свою первую матрицу доллара. Она была выполнена с таким мастерством, что на суде ФБР признало, что подделку никогда не удалось бы раскрыть без помощи информатора. Орейли приговорили к шести годам, и криминальная рубрика «Сан-Франциско кроникл» окрестила его Долларовым Биллом.

Когда Долларового Билла выпустили из тюрьмы, он перешёл к десяткам, затем к двадцаткам, а позднее к пятидесяткам. Соответственно росли его сроки заключения. В перерывах между отсидками он ухитрился поиметь три жены и три развода, чего никогда не одобрила бы его мамаша.

Его третья жена делала все возможное, чтобы удержать мужа на праведном пути, и Билл прибегал к изготовлению документов, только когда не мог найти никакой другой работы; случайный паспорт, иногда водительское удостоверение или социальная страховка — в сущности, ничего криминального, заверял он судью. Судья не согласился и посадил его ещё на пять лет.

Когда Долларового Билла выпустили в этот раз, его таланты оказались не востребованы, и ему приходилось делать татуировки на ярмарках, а в периоды отчаяния даже расписывать мостовые, что при отсутствии дождя едва позволяло заработать на «Гиннесс».

Билл приподнял пустой стакан и ещё раз посмотрел на бармена, но тот ответил ему полным безразличием во взгляде. Это помешало Биллу заметить молодого щёголя, пристроившегося по другую сторону от него.

— Что будем пить, мистер Орейли? — раздался незнакомый голос. Билл насторожённо обернулся.

— Я завязал, — заявил он, опасаясь, что это был очередной желторотый детектив в цивильном из управления полиции Сан-Франциско, не выполнивший свою норму арестов в этом месяце.

— Но ты ведь не откажешься выпить с бывшим зеком? — спросил новый посетитель с лёгким акцентом обитателей Бронкса.

Билл заколебался, но жажда оказалась сильнее.

— Пинту бочкового «Гиннесса» разве что, — сказал он с надеждой.

Незнакомец поднял руку, и на этот раз бармен отреагировал мгновенно.

— Так что тебе надо? — спросил Билл, сделав глоток и убедившись, что бармен их не слышит.

— Твоё мастерство.

— Но я завязал. Я уже говорил тебе об этом.

— А я понял тебя с первого раза. Но то, что мне нужно, не связано с криминалом.

— И что ты хочешь, чтобы я сварганил для тебя? Копию Моны Лизы или на сей раз это будет Великая хартия вольностей?

— Не угадал, — был ответ.

— Возьми мне ещё, — сказал Билл, уставившись на пустой стакан, стоявший перед ним на стойке, — и я выслушаю твоё предложение. Но предупреждаю, я по-прежнему в завязке.

После того, как бармен наполнил стакан Билла во второй раз, собеседник представился как Анжело Сантини и принялся подробно излагать Долларовому Биллу суть дела, благо в этот час в баре их никто не мог подслушать.

— Но их уже тысячи в обращении, — сказал Долларовый Билл, когда Анжело закончил. — Ты можешь купить хорошую репродукцию в любом приличном магазине для туристов.

— Да, но не идеальную копию, — настаивал он.

Это заявление заставило Билла поставить стакан и задуматься.

— Кому она нужна?

— Клиенту, который коллекционирует редкие рукописи, — ответил Анжело. — И он платит хорошие деньги.

«Не самая плохая из баек», — подумал Билл, делая очередной глоток «Гиннесса».

— Но это займёт у меня несколько недель, — сказал он почти про себя. — В любом случае мне придётся перебраться в Вашингтон.

— Мы уже подыскали подходящее место для тебя в Джорджтауне и, я уверен, сможем заполучить любые материалы, которые тебе могут понадобиться.

Долларовый Билл поразмышлял и над этим заявлением тоже, прежде чем приложиться к стакану и объявить:

— Забудь об этом — это похоже на слишком тяжёлую работу. Как я уже сказал, она займёт у меня многие недели и, что хуже всего, мне придётся бросить пить, — добавил он, возвращая пустой стакан на стойку. — Ты должен понять, иначе я не могу — я во всем добиваюсь совершенства.

— Именно по этой причине я приехал с другого конца страны и отыскал тебя, — спокойно сказал Анжело. Поколебавшись, Долларовый Билл посмотрел на него более внимательно.

— Я хочу двадцать пять тысяч задатка и двадцать пять по завершении с оплатой всех расходов, — сказал ирландец.

Анжело не поверил своим ушам. Кавалли разрешил потратить до сотни тысяч. Но тут он вспомнил, что его босс никогда не верит тому, кто не торгуется.

— Десять тысяч, когда приедем в Вашингтон, и ещё двадцать по завершении.

Долларовый Билл покрутил пустой стакан:

— Тридцать по завершении, если не сможешь установить разницы между моей копией и оригиналом.

— Но нам надо знать разницу, — сказал Анжело. — Ты получишь свои тридцать тысяч, если никто, кроме нас, не сможет установить подделку.

Телефонный звонок застал его в самом начале лестницы. Все ещё занятый только что прочитанной лекцией, Скотт в несколько прыжков преодолел ступеньки, толкнул дверь своей квартиры и схватил трубку, сбив на пол фотографию матери.

— Скотт Брэдли, — сказал он, поднимая фотографию и возвращая её на сервант.

— Ты нужен мне в Вашингтоне завтра. В моем кабинете, в девять ноль-ноль.

Скотту всегда нравилась манера Декстера Хатчинза никогда не называть себя по телефону и полагать, что работа на ЦРУ была важнее того, чем он занимался в Йеле.