Книга Короче говоря, страница 9 – Джеффри Арчер

Она быстро зашагала по длинному коридору в сторону входной двери и, не глядя, прошла мимо портрета своего племянника Дэниела. Провожавший её Корнелиус мысленно отметил, что раньше она всегда останавливалась и говорила, как ей его не хватает.

— Я тут подумал… — начал Корнелиус, когда они вышли в холл.

— Да? — остановилась Элизабет.

— Ну, поскольку мне придётся через пару недель выехать отсюда, я надеялся, что, возможно, смогу перебраться к вам. На время, конечно, пока не подыщу себе какое-нибудь недорогое жильё.

— Если бы ты спросил неделю назад… — не моргнув глазом ответила Элизабет. — Но, к сожалению, мы буквально на днях решили пригласить к нам мою маму. Остаётся только комната Тимоти, но он приезжает домой почти каждые выходные.

— Правда? — сказал Корнелиус.

— А напольные часы? — никак не могла успокоиться Элизабет, прицениваясь, как в магазине.

— Викторианской эпохи — купил их в поместье графа Бьютского.

— Нет, я имела в виду, сколько они стоят?

— Сколько дадут, — ответил Корнелиус, подходя с ней к двери.

— Не забудь сообщить, Корнелиус, если тебе потребуется моя помощь.

— Ты так добра, Элизабет, — сказал он, открыв дверь и обнаружив за ней агента по недвижимости, который вбивал в землю стойку с табличкой «ПРОДАЁТСЯ». Корнелиус улыбнулся — это был единственный эпизод за всё утро, который выбил Элизабет из колеи.

В четверг вечером приехал Фрэнк Винсент с бутылкой коньяка и двумя пиццами.

— Если бы я знал, что потеря Паулины станет частью плана, я никогда не согласился бы участвовать в твоей затее, — проворчал Фрэнк, откусывая кусочек от разогретой в микроволновке пиццы. — Как ты без неё обходишься?

— Плоховато, — признался Корнелиус, — хотя она по-прежнему заходит каждый вечер на пару часов. Иначе дом превратился бы в свинарник. А ты-то сам, между прочим, как справляешься?

— Если ты холостяк, — ответил Фрэнк, — тебе с ранних лет приходится учиться искусству выживания. Всё, хватит светских разговоров, давай начнём игру.

— Которую? — усмехнулся Корнелиус.

— Шахматы, — ответил Фрэнк. — В другую игру я уже наигрался за эту неделю.

— Тогда пойдём в библиотеку.

Фрэнка удивили первые ходы Корнелиуса — его друг никогда ещё не играл столь дерзко. Больше часа никто не произносил ни слова, и почти всё это время Фрэнк пытался спасти своего ферзя.

— Может статься, что сегодня мы последний раз играем этими шахматами, — с тоской проговорил Корнелиус.

— Нет, об этом не беспокойся, — утешил его Фрэнк. — Тебе обязательно позволят оставить себе несколько личных вещей.

— Нет, если они стоят четверть миллиона фунтов, — покачал головой Корнелиус.

— Я не знал, — изумлённо протянул Фрэнк.

— Потому что ты не из тех людей, кого интересуют дорогие вещи. Это персидский шедевр шестнадцатого века. Он непременно вызовет большой интерес, когда пойдет с молотка.

— Но ты ведь уже выяснил всё, что тебе нужно, — сказал Фрэнк. — Зачем идти дальше, если ты можешь потерять многое из того, что тебе дорого?

— Затем, что я ещё не узнал всей правды.

Фрэнк вздохнул, посмотрел на доску и сделал ход конём.

— Шах и мат, — объявил он. — И поделом тебе, надо было сосредоточиться.

Почти всё утро пятницы Корнелиус провёл в частной беседе с управляющим директором «Боттса и компании», местных аукционистов по продаже предметов искусства и мебели.

Мистер Боттс согласился устроить торги через две недели. Он часто повторял, что ему нужно больше времени на подготовку каталога и рассылку рекламных проспектов для такой чудесной коллекции, но, во всяком случае, проявил некоторое сочувствие к мистеру Баррингтону, который оказался в весьма затруднительном положении. Многие годы лондонский Ллойд, налоги на наследство и угроза банкротства были лучшими друзьями аукционистов.

— Вам нужно как можно скорее перевезти всё в наше хранилище, — сказал мистер Боттс, — тогда мы успеем подготовить каталог, а у клиентов будет три дня до аукциона, чтобы ознакомиться с лотами.

Корнелиус согласно кивнул.

Аукционист также посоветовал разместить в следующую среду в рекламной газете «Чадли Эдвертайзер» подробную информацию о предметах, которые пойдут с молотка, чтобы об аукционе узнали люди, не получившие письменного извещения.

Корнелиус вышел от мистера Боттса за несколько минут до полудня и по дороге к автобусной остановке заглянул в компанию по перевозке. Он отдал им сто фунтов пятёрками и двадцатками, и у них сложилось впечатление, что он собирал эту сумму в течение нескольких дней.

Дожидаясь автобуса, он невольно отметил, что лишь немногие удосужились пожелать ему доброго утра, а большинство просто его не замечали. Разумеется, никто не спешил завязать с ним разговор.

Весь следующий день двадцать рабочих загружали и выгружали вещи, курсируя на трёх грузовиках между «Уиллоус» и хранилищем на Хай-стрит. Только к вечеру из дома вывезли остатки мебели.

Корнелиус прошёлся по опустевшим комнатам и с удивлением обнаружил, что ничуть не сожалеет об утрате своих богатств. Лишь некоторых вещей ему будет не хватать. Он отправился в спальню — единственную комнату в доме, где ещё оставалась мебель — и открыл роман, который ему посоветовала прочесть Элизабет ещё до его падения.

На следующее утро ему позвонил только один человек — его племянник Тимоти, который приехал домой на выходные и интересовался, найдётся ли у дяди Корнелиуса время, чтобы встретиться с ним.

— Время — это единственное, чего у меня по-прежнему в избытке, — ответил Корнелиус.

— Тогда я загляну сегодня днём? — спросил Тимоти. — Часа в четыре, хорошо?

— Извини, не могу предложить тебе чаю, — сказал Корнелиус, — сегодня утром закончилась последняя пачка, и раз я всё равно перееду отсюда на следующей неделе…

— Ерунда, — махнул рукой Тимоти, который не смог скрыть огорчения при виде опустевшего дома.

— Пойдём в спальню. Мебель осталась только там, правда, и её скоро вывезут.

— Я не знал, что они заберут всё. Даже портрет Дэниела, — заметил Тимоти, проходя мимо светлого прямоугольника, выделявшегося на стене.

— И мои шахматы, — вздохнул Корнелиус. — Но я не могу жаловаться. Я прожил хорошую жизнь, — добавил он, поднимаясь по лестнице в спальню.

Корнелиус уселся на единственное кресло в комнате, а Тимоти примостился на краешке кровати. Теперь Корнелиус мог рассмотреть племянника получше. Тот стал приятным молодым человеком. Открытое лицо, ясные карие глаза говорили — тем, кто ещё не знал, — что он — приёмный сын. Ему было лет двадцать семь-двадцать восемь — столько же было бы Дэниелу, будь он сейчас жив. Корнелиус всегда питал слабость к племяннику и полагал, что юноша отвечает ему взаимностью. Теперь он опасался, что его вновь постигнет разочарование.