Книга Рыба - любовь, страница 19 – Дидье ван Ковелер

— От моих походов по тюрьмам тоже может быть польза.

Она вошла первой. Я захлопнул дверь ногой, стал искать выключатель. Она остановила меня, обвив руками. По книгам в шкафу плясала оранжевая тень.

— Ты все еще светишься.

Она приподняла ногу, погасила прикрепленную к ней лампочку, и мы шагнули в темноту.

— Какое уродство!

— А ты откуда знаешь?

— Чувствую. Вон там диван, обитый кожей с клепками. Вот тут пахнет корицей с воском, значит, что-то чиппендейловское [15] . С другой стороны — хромированная мебель. Еще пахнет соломой — не иначе стены оклеены японскими обоями. Тот еще ансамбль, закачаешься.

Я сжал ее руку:

— Ты колдунья?

— Конечно. Да к тому же близорукая, большой плюс. Так что это у тебя тут такое?

— Демонстрационная квартира.

— A-а, тогда понятно. Чтобы всем понравилось. У тебя есть подсвечник?

— Мы можем включить свет.

— Заниматься любовью надо при свечах.

Я на ощупь открыл стенной шкаф, не спрашивая объяснений. Услышал, как щелкнул замок ее сумки, потом раздался ее голос:

— Не волнуйся, я больше не буду спихивать тебя с кровати. От противозачаточных таблеток у меня прыщи выскакивают, если приму, страшной стану, так что…

Я протянул ей подсвечник. Она вставила в него свечу и зажгла моей зажигалкой.

— Я прошу помощи у святой Женевьевы. Для любви она самая надежная. Святая Сюзанна — это для баскетбола, а святой Урбан — когда ты за рулем. Женевьева, говорят, спасла Париж, кинувшись Атилле в ноги… Но чтобы…

Она притянула меня за руку поближе к свечке.

— Время от времени я приношу ей в жертву возлюбленного. По рецепту Дрейфусса. Надеюсь, ты католик.

Я перестал чему-либо удивляться. Я больше не распоряжался своими чувствами, и мне начинало это нравиться. Я нечестивец, который подцепил фею, единственная возможность удержать ее — это ей верить. Я расслабился, вручил себя ей, и все мои страхи и сомнения растаяли в ласках, вздохах, тенях Беатрисы, порхавших при свете свечи. Любовь, сон, нега — и все это легко, играючи, и я не переставал удивляться своим утренним терзаниям, тем сложностям, которые сам себе надумал утром, и испортил себе удовольствие. Утром меня разбудил чей-то крик. На пороге спальни стояла семейная пара. Клиенты.

— М-м… — промычал бледный, как смерть, мужчина. — Дверь была открыта.

Беатриса тоже проснулась и улыбнулась им. Я объяснил:

— Да, это демоквартира, полностью обставленная. Позвольте-ка!

Я потянул простынь, обернулся ею и встал.

— Вы имеете возможность оценить все ее удобства. Представить, как вы будете здесь жить. Сваришь кофе, дорогая?

Беатриса завернулась в одеяло и тоже встала.

— Уже варю, любовь моя.

Я пошел в ванную и принял душ, по ходу дела давая объяснения:

— Душ циркулярный, три скорости, верхнее положение, нижнее положение…

Жена судорожно сжимала в руках сумочку. Муж следил за мной с открытым ртом. Растираясь полотенцем, я провел их в гостиную, потом в комнату для друзей, показал гардеробную и закончил кухней. Беатриса успела накинуть халат, заколоть волосы шпильками и теперь стояла с кофейником в руках.

— С сахаром? — спросила она.

— Мм… два кусочка. Спасибо.

— Гренки приготовить?

— А вот и контракт, — сказал я, положив между чашками образец договора.

Клиенты переглянулись, сказали, что непременно зайдут на днях, и быстро ушли. Беатриса бросилась мне на шею. Утро мы провели в ванной. Я намыливал ее тело, слизывал с нее мыльные пузыри, мы тонули в ласках, плавали в пене, пили из одной чашки, и желание возрождалось с новой силой. Ванну мы наполняли шесть раз. А вечером сидели на кухне, завернувшись в полотенца, уткнувшись носом в чашки с грогом. Беатриса скрутила папироски с травками из джунглей, и мне в голову полезли странные мысли про крокодилов, индейцев в шерстяных шапочках, и я хохотал как безумный до самой ночи. Потом мне показалось, что я отделился от своего тела и управляю собой на расстоянии — подними руку, почеши нос… Это было забавно. Беатриса поддерживала меня, когда я шел по комнатам, потому что пол подо мной ходил ходуном и разверзался ямами. Я говорил, что лечу над вспученным паркетом, а она слушала, гладя меня по лицу. Мы водили хоровод вокруг деревьев, то расходясь, то со смехом воссоединяясь, она рассказывала мне свои сны, где сразу возникал я и убивал паучиху, или грыз чьи-то головы, как яблоки, или продирался на лодке сквозь чащу в уборе из перьев и в боевой раскраске…

Когда травы перестали действовать, я оказался верхом на холодильнике, обмазанный медом. Беатриса захотела узнать, что я запомнил. Я сказал, что запомнил все, она убрала травки в сумку и попросила у меня прощенья. Я на всякий случай ответил: «Какая ерунда!» — а потом стал многозначительно покашливать, но больше травки она мне не предложила.

Кожа Беатрисы пахла печеньем и маслом для загара, словно она часа четыре загорала на пляже. Когда я проснулся, уткнувшись носом в ее волосы, у меня сводило живот, только не знаю, от любви или от голода. Мне понравилось завтракать с ней в россыпях крошек и бесконечных объятиях. Ты рад? — спрашивала она. И я радовался, что она не говорит: ты счастлив? Я отвечал с набитым ртом. Она прикладывала ухо к моей груди и говорила: «Короткие гудки. Твое сердце занято».

Я совершенствовался. Она приучала меня желать ее часами напролет; мы расставались, готовые ждать друг друга снова. Я смотрел, как она уходит по заброшенной стройке. Потом делал уборку, проветривал простыни, мыл ее чашку, протирал спиртом царапины от ее ногтей. Я был доволен, что ее нет рядом и я могу подумать о ней спокойно, навести порядок, следить за часами. И как раз когда мы были вместе, я вдруг начинал скучать по ней, как будто я почему-то был с ней разлучен. Поначалу я говорил себе: такого со мной еще не бывало. Потом привык. К страху, что можем потерять друг друга. Или уже не сможем расстаться.

— Ты проделывала это с многими мужчинами? — спросил я.

Она ответила спокойно:

— Да, — и прибавила с улыбкой: — Но ты первый понял, что я что-то проделываю.

И я сразу успокоился, как будто ее признание привязывало ее ко мне. Я завел себе картонную папку с надписью «Беатриса», доставал ее, когда она уходила, и записывал на бумаге в клеточку все свои ощущения. Чтобы ничего не упустить, разобраться и удержать ее, мне надо было выразить свои чувства словами.

Потом она уехала со своей баскетбольной командой. В турне, на две недели. Склонила голову, улыбнулась, глядя в сторону и гладя меня по щеке, сказала: «Будет время осмотреться». Она и не подозревала, что попала в точку.