Онлайн книга «Толмач»
|
Собственно, все шло, как и должно. Шоу Шаня прекрасно информировали пекинские друзья, и он знал достаточно, чтобы видеть всю подноготную событий. Он знал об отправленной из Пекина в Петербург телеграмме с уверениями в стремлении защитить иностранцев и подавить восстание – в самый разгар осады посольского квартала. Он знал об изданном от имени Гуансюя указе, в котором Цыси вдруг заявляла, что иностранные войска введены в Китай с ее разрешения, но иноземцы тут же начали грабить и убивать, чем и спровоцировали ответный народный гнев. Он знал и о полном напоминании о 200-летней дружбе в письме Гуансюя Николаю II, и о вышедшем в тот же день декрете, убеждавшем генерал-губернаторов слиться в едином порыве, дабы внушить страх чересчур заносчивым нациям. Это было правильно, и он сам делал то же самое. Едва узнав о начавшейся в России мобилизации, Шоу Шань послал Гродекову пространное письмо с просьбой не обострять и без того сложную обстановку. И он почти не удивился, когда Гродеков ответил резким, почти хамским письмом, в котором фактически предложил китайскому коллеге сидеть у себя в Айгуне смирно и не мешать планам великого северного соседа. Но вот как раз этого Шоу Шань позволить себе не мог. Он уже знал, что русские войска будут введены в Маньчжурию и они настолько превосходят все, что мог противопоставить им Китай, что сопротивление в самом прямом смысле бесполезно. И все-таки одно уязвимое место у русских было – Харбин. Опытный администратор и просто неглупый человек, Шоу Шань знал: стоит занять Харбин, и военные грузы русских застрянут на полпути к цели, захваченный ими Порт-Артур станет как никогда уязвим, а у Китая появится шанс. И вот этот шанс следовало использовать. * * * Когда треск выстрелов слился в один беспрерывный гром, Чрезвычайный и Полномочный посланник Гирс махнул рукой: – Примкнуть штыки! Сейчас повалят! Залегшие у вершины баррикады, почти невидимые в дыму матросы быстро защелкали штыками, примыкая их к карабинам и готовясь к контратаке. А потом вдруг выстрелы стихли, на той стороне раздался вой, и китайские солдаты пошли на штурм. – Пошли, ребята! – приподнялся Гирс. – За царя! За Родину! За веру! Впере-од! Матросы взревели, поднялись во весь рост и посыпались с кирпичной баррикады вниз – навстречу врагу. Они столкнулись, как сталкиваются на полном ходу два железнодорожных состава, – круша, сметая и прихотливо выворачивая и разбрасывая в стороны вражеские ряды. Гирс вскочил и приложил бинокль к глазам. – Черт! А это еще кто?! В самой гуще, в самой свалке, с крестом в руках стоял священник. Серый от пыли и грязи, с черным от копоти лицом, он что-то говорил и говорил, а потом вдруг заплакал и начал крестить всех – и русских, и китайцев. – Норвежец, – напряженно произнесли сзади, и Гире резко обернулся. – Это норвежский миссионер, – повторил Евреинов, – у него два дня назад что-то с головой случилось. Сначала плакал, а потом ушел. Так и бродит. – Этого нам еще не хватало… – пробормотал Гирс, но спохватился и замахал руками. – Давай, ребята! Круши косоглазых! Матросы взревели и усилили напор, а Гирс опять обернулся. – У нас хоть водка осталась? Евреинов печально покачал головой. – Спирт выдавать придется. – Спирта Корсаков не даст, – возразил Гирс, – у него и так морфий кончился, только спиртом раненых и потчует, чтобы не кричали… И тут китайцы дрогнули. Черт его знает, в какое мгновение это произошло, но переменилось все и сразу, и Гирс крякнул, сунул Евреинову свой бинокль и лихо скатился на заду с баррикады. – Куда вы, Михаил Николаевич?! – тревожно окликнул посланника Евреинов. – За ханшином! Тут недалеко лавка китайская есть; авось на штыках прорвемся! * * * Кан Ся не без труда уклонился от направленного ему в грудь русского штыка и прижался к стене. Русские наступали, а потом с баррикады на заду скатился офицер, и матросы вообще озверели. «Опасна мысль… – как заклинание, повторял и повторял Кан Ся услышанное от Учителя Чжан Чунфа. – Но разве они о чем-то думают?» Добрую неделю подряд он заглядывал в глаза и тех и других, а ни одной мысли в них так и не прочел. Китайцы-христиане просто боялись; солдаты генерала Дун Фусяна были исполнены злобы и надежды уцелеть. Русские матросы источали нетрезвый гнев, и только мысль, которая руководит этими столь разными людьми, так и оставалась неуловимой. Дав еле заметный толчок гигантскому водовороту событий, исходная идея, от которой все и началось, вдруг исчезла, будто ее никогда и не существовало. Кан Ся посторонился, и мимо с воплями промчались побросавшие оружие и теперь просто спасающие свои жизни китайские солдаты, а за ними – жаждущие крови, дышащие яростью и перегаром матросы. Кан Ся хмыкнул и неторопливо тронулся вслед исчезнувшим в дыму бойцам. Да, наверное, в основе этой войны лежат мысли императрицы Цыси о вечном сохранении своей личной власти. Есть там и мысли иноземных сановников о приобретении новых земель и портов. Но разве разожжешь этим войну? Разве откликнется хоть кто-нибудь на подобный призыв? – Михаил Николаевич! Ханшин! Я нашел! Кан Ся прищурился. Сквозь дым просвечивала фигура матроса с бутылкой, но выглядела она одинокой и несчастной. – Брось его к черту, Гниненко! – отозвались из дымного марева. – Давай быстрее сюда! Тут поинтереснее… Наверное, еще глубже упрятана и еще сильнее действует мысль о собственном национальном превосходстве. Варвары думают, что они самые сильные; китайцы – что они самые важные… Но и все! Заставить обычного человека из толпы отдать за это свою бесценную лично для него жизнь? Кан Ся саркастически хмыкнул: нет, не получится. – Раз-два-а-а… Взя-али! Кан Ся заглянул за угол. Матросы под руководством все того же офицера с крестом на груди дружно взяли на плечи узкую, но увесистую медную пушку – из тех, что выставляют лавочники в своих витринах… для красоты. – Она же старая, Михаил Николаевич! Разорвет ее к черту! Давайте лучше ханшина наберем! – Отставить, Гниненко! – осадил пораженца офицер. – Тебе лишь бы ханшин жрать! «Мысль не может быть опасна, – понял Кан Ся, – мысль – это всего лишь инструмент, вот как эта пушка, но что тогда движет миром? Кто решает, что пушку пора зарядить?» И тогда он увидел священника. Черный от копоти и брызг застарелой крови, отчаянно вращающий белками безумных глаз, он подошел к Кан Ся и перекрестил его огромным серебряным крестом, – Не надо, отец, – отвел его руку Кан Ся, – я не верю в святой дух. Воспитанный в классических традициях китайской философии, Кан Ся и впрямь не нуждался ни в Боге-Отце, ни в Боге-Сыне, ни даже в Святом Духе. |