Онлайн книга «Часовщик»
|
Он изрядно устал. Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем было отчаялся, когда появился человек Ордена. — Что, совсем плохо? — усмехнулся монах. Брат Агостино напрягся. — Ладно, не смущайся! — рассмеялся монах. — Я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке да выстраивать в церкви в санбенито. Так оно и было. Три четверти города, как и всей округи, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа Инквизиции как-то сама собой застопорилась. — В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть в чем поковыряться… Брат Агостино вздрогнул. — А… кто? Почему? Почему именно я? Человек Ордена отыскал взглядом кресло и тут же вольготно в нем раскинулся. — Ты ведь Томазо Хирона знаешь? Брат Агостино замер. — Д-да… — А показания на него дать не хочешь? Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось. — Н-нет… — А, я понял! — рассмеялся монах. — Ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие! Агостино открыл рот да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал: — Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской… По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом. — Я могу это устроить, — пообещал монах. — Нет! — замотал головой Комиссар. — Брат Томазо — прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы! И тогда смех прекратился, глаза гостя полыхнули тигриной яростью. — Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь — самое сладкое, что его ждет. С плеч Агостино словно свалилась гора. — Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет? Гость рассмеялся. — Еще бы! Как раз то, что надо. Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос. — Завидую тебе, — сказал сводный брат по Отцу. Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче. — Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все… — Старый стал… — выдавил Бруно. Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам. — Нет, — покачал сияющей головой сводный брат. — Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер… Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком. — Ты сумеешь, — улыбнулся Христос. — Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные — твои. Гаспар почуял запах жареного одним из первых — уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме. Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел. — Архивариусов у меня достаточно, — глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви. — Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой. Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор [34] уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь — ввести единый христианский календарь. — Святые отцы уже до драки дошли, — пожаловался отец Клод, — а толку — чуть. Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные византийского календаря не совпадали с данными Блаженного Августина, и те и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет. — А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, — печально признался отец Клод. — А без этого… сам понимаешь… Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад. — А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? — поинтересовался он. — От Папы к Папе… из настоящего — в прошлое. Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов. — Вот булла Бенедикта V, а здесь — булла Бенедикта VI. Ты их отличишь? Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна — день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот гордиев узел священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик. Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил затем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой. — Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, — пообещал как-то потрясенный управляющий. — Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс… Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, — пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел — недоучился. А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка. |