Книга Тени предательства, страница 32 – Дэн Абнетт, Грэм Макнилл, Аарон Дембски-Боуден, и др.

Остановившись, советник и примарх долго разглядывали сооружение.

— Я человек не особенно деликатный, — наконец проговорил Малькадор.

Дорн заломил бровь.

— Ну ладно, — согласился Малькадор, — может, и деликатный. Политики быстро обучаются лицемерию. Я знаю, что меня считают хитрецом.

— Старое слово, означающее не более чем «проницательный», — ответил Дорн.

— Пожалуй. Принимаю это как комплимент. Все, что я пытался сказать, — это то, что сейчас я не собираюсь деликатничать.

— Нет?

— Император выражает озабоченность.

— В смысле? — поинтересовался Дорн.

Малькадор ответил с еле слышным вздохом:

— Он считает, что вас переполняют дурные предчувствия.

— Учитывая обстоятельства, это вполне объяснимо, — заметил Дорн.

Сигиллит кивнул:

— Он доверил вам оборону. Он рассчитывает на вас. Терра не должна пасть, с чем бы ни пришел сюда Хорус. Дворец не должен пасть. Если война завершится здесь, она должна завершиться нашей победой. Но Император знает, и я знаю, и вы знаете, что оборона крепка настолько, насколько крепко ее слабейшее звено: вера, убеждение, сила духа.

— Что вы пытаетесь мне сказать?

— Если в вашем сердце поселилось сомнение, оно превратится в нашу слабость.

Дорн отвел глаза:

— В сердце моем поселилась лишь печаль из-за того, что мне пришлось сотворить с Дворцом. И все.

— Все ли? Не думаю. Чего вы на самом деле боитесь?

Малькадор поднял руку, и в его комнатах зажегся свет. Дорн огляделся. Никогда прежде он не бывал в личных апартаментах Сигиллита. Стены украшали древние изображения: осыпающиеся, подернутые узором трещин масляные полотна, заключенные в голубоватую пленку стазис-поля; дымчато-бледный портрет женщины с загадочной улыбкой; большие желтые цветы, написанные грубыми мазками; пристальный взгляд и мясистые щеки старика, выступающие из бурой тени.

Вдоль другой стены были развешены старинные изорванные штандарты: зигзаги молнии, символика армии, предшествующей Объединению эпохи. Ниже красовались доспехи, окруженные слабым мерцанием стазиса, — отлично сохранившаяся отполированная силовая броня.

Малькадор предложил Дорну вина, от которого тот отказался, и кресло, на что у примарха не нашлось возражений.

— Я достиг определенного душевного равновесия, — сказал Дорн. — Я понял, чего я боюсь.

Малькадор кивнул. Советник откинул капюшон, и свет заплясал в его длинных белых волосах. Отхлебнув из бокала, Сигиллит предложил:

— Посвятите меня в детали.

— Я не боюсь людей. Ни Хоруса, ни Фулгрима, никого из них. Я боюсь дела, за которое они сражаются. Боюсь узнать причину их враждебности.

— Вы боитесь того, чего не можете понять.

— Точно. Я не могу вообразить, что движет Воителем и его сторонниками. Это что-то совершенно чуждое мне, что-то не поддающееся осмыслению. Сильная оборона всегда основывается на понимании того, от чего приходится обороняться. Я могу воздвигнуть сколько угодно бастионов, стен и орудийных башен, но я все еще не знаю, против чего мне предстоит сражаться.

— Весьма точно подмечено, — ответил Малькадор. — И справедливо для всех нас. По-моему, даже Император толком не представляет, что заставило Хоруса так неистово выступить против нас. Хотите услышать, что я об этом думаю?

— Хочу.

Малькадор пожал плечами:

— Я считаю, что нам лучше не знать. Понять это — значит понять безумие. Хорус совершенно безумен. В его душе поселился Хаос.

— Вы говорите так, словно Хаос — это… нечто реальное.

— А он и есть нечто реальное. Вас это удивляет? Вы бывали в варпе и наблюдали за его искажающим прикосновением. Это и есть Хаос. Сейчас он затронул человечество, извратил лучших и достойнейших из нас. Все, что мы можем сделать, — это остаться верными себе и противостоять ему, отвергать его. Пытаться понять Хаос — бессмысленная и опасная затея. В случае успеха он поглотит и нас.

— Я вижу, вы знаете, о чем говорите.

— Кто меньше видит, Рогал Дорн, тот дольше проживет. Просто примите свой страх как должное. Это все, что вам остается. Осознайте, что ваш страх — нормальная реакция здорового человеческого рассудка на источаемое варпом безумие.

— Император тоже в это верит? — спросил Дорн.

— Император это знает. И знает, чего ему не следует знать. Иногда, друг мой, спасение заключается в неведении.

Некоторое время Дорн сидел неподвижно. Малькадор поглядывал на него, пригубливая из бокала.

— Что ж, благодарю вас за то, что уделили мне время, сэр, — в конце концов произнес Дорн. — И за вашу искренность. Я должен…

— Есть еще кое-что, — перебил его советник.

Он поставил бокал на стол и встал:

— Я хочу вам кое-что показать.

Малькадор пересек комнату и вытащил что-то из ящика антикварного письменного стола. Вернувшись к Дорну, советник разложил это что-то на низком столике между ними.

Дорн открыл рот, но не издал ни звука. Его охватил страх.

— Вы, без сомнения, их узнали.

Перед примархом лежали старые гадальные карты, потрепанные и рваные, полинявшие и запятнанные временем. Малькадор выкладывал их одну за другой.

Младшие Арканы — просто безделушки для игры, однако в Эру Раздора их широко использовали и для предсказания будущего.

— Эту колоду сделали на Нострамо Квинтус.

— Он пользовался ими, — выдохнул Дорн.

— Да. Он полагался на них. Он верил гаданиям. Он раскидывал карты на судьбу, одну страшную ночь за другой, и наблюдал за тем, что выпадет.

— О Благая Терра…

— Вы в порядке, сэр? — спросил Малькадор, поднимая глаза от карт. — Вы сильно побледнели.

Дорн передернул плечами:

— Курц.

— Да, Курц. Вы о нем забыли или просто подавили воспоминания? Вы ссорились и вступали в поединки со многими из ваших братьев, но только Конрад Курц причинил вам боль.

— Да.

— Он едва не убил вас.

— Да.

— На Шерате. Много лет назад.

— Я помню это достаточно ясно!

Малькадор посмотрел на примарха. Тот вскочил на ноги.

— Тогда садитесь обратно в кресло и расскажите мне — потому что меня там не было.

Дорн послушно сел.

— Это произошло так давно… как будто в другой жизни. Мы тогда покорили систему Шерата. Это был трудный бой. Дети Императора, Повелители Ночи и мои Кулаки — мы добились Согласия. Но Курц не смог остановиться вовремя. Он никогда не умел остановиться вовремя.